Ведяна

Лыж у него не было, он думал о них ещё в декабре, когда ушла ведяна, но так и не обзавёлся. Поэтому, обогнув дом и спускаясь по дороге с холма, он готов был уже увязнуть в сугробах, свернув к лесу, – как вдруг с удивлением обнаружил, что дорога туда расчищена – наезжанная полоса пересекала поле, забиралась на следующий холм и ныряла с него. Дальше её видно не было. Проследив глазами, Рома почувствовал тревогу, ускорился, почти бегом скатился с холма и добежал до съезда в поле – дорога была хорошо набита, ею пользовались всё это время. И кто-то проехал совсем недавно.

Тревога усилилась. Рома пустился бегом. Забравшись на холм, стянул шапку и остановился, глядя вниз, к лесу. Там стояли три автомобиля. По балке, той самой, где осенью он встретил пастухов, бродили три человека. Что они там делали, было непонятно. Дорога там, собственно, и кончалась, на поле была большая площадка с расчищенным или примятым снегом, чернела земля.

Тревога так сильно сжала сердце, что стало больно.

В этот момент люди расселись по машинам, хлопнули дверцами – в морозном воздухе звук летел быстро, как по воде, – загудели моторы, поехали. Роме не хотелось показываться им на глаза, но прятаться было негде, поэтому он просто сошёл с дороги на пять шагов и стал ждать, когда они проедут.

Скоро, гудя моторами, они поднялись на холм – три огромных чёрных внедорожника. Они двигались, как расчётливые хищники, хозяева места, знающие, что врагов у них нет: неспешно, слегка переваливаясь, щуря жёлтые глаза на тупых чёрных мордах. За тонированными стёклами нельзя было никого рассмотреть. Проехали, оставив за собой едкий выхлоп, особенно невыносимо ядовитый в чистом и морозном воздухе. Рома закашлялся и отвернулся. И только они перевалили холм и стали спускаться к городу, вышел на дорогу и бросился вниз, к лесу.

Скатился с холма и остановился там, где кончалась дорога. Ничем не примечательное место – пустошь у леса, широкая и ровная ложбина, слева – овраг, в котором он изгваздался этой осенью, тот самый, который промыла речка ведяны по дороге к Итили. Её овраг. Снег был истоптан и изъезжен. Люди ходили, смотрели, но что они видели и о чём думали, Рома понять не мог. Знают ли о реке? Сейчас она замёрзла. Но наверняка знают. А впрочем, какая разница? – оборвал он себя. Это для тебя она имеет значение. Вряд ли эти, на «крузерах» приезжали сюда, чтобы подивиться появившейся вдруг речке. Нет, глупо, просто я ни о чём другом не могу думать, только о тебе, вот и мерещится… Но зачем же они приезжали? Он ходил, осматривал следы и ничего не мог понять. Такое обычное место: от города далеко, овраг, болотистый ручей, лес… Его лес. Его и ведяны.

От этой мысли он вдруг дёрнулся, как подстреленный, не разбирая пути, пересёк балку и стрельнул в лес, к поляне. Показалось, что надо срочно, немедленно, прямо сейчас быть там. Мысль об этих людях в чёрных машинах с мордами хищников, с которыми нельзя договориться, о том, что они зачем-то осматривали его лес, – мысль стучала в голове и не давала остановиться. Тяжело дыша, не разбирая завалов, проваливаясь в снегу и скрытых под ним валежинах, он с треском ломился через лес. Вдруг оступился и полетел на землю, но вытянул вперёд руки и встал на четвереньки, ухнув животом в снег.

Так и остался стоять, переводя дыхание. Потом сел, расстегнул куртку. В кулаке всё ещё была зажата шапка. Черпнул ладонью снег, умылся и растёр лицо. С него валил пар, как с загнанного оленя. Вокруг стояла тишина. Небо висело над лесом чистое, морозное, насыщенно-голубого цвета. Деревья просвечивали чёрно-белым, изредка кое-где виднелись зелёные ёлки, уныло опустившие лапы. Как всегда, лес казался пустым. Рома не видел следов, не слышал и не чувствовал чьего-то присутствия. Был только он – и лес, единственно живой, по-настоящему живой и понятный. Он сидел внутри его, на дне его и чувствовал, как лес обступает, обнимает, успокаивает, как вытягивает тревогу, смиряет сердце. И что здесь, только здесь можно быть тем, кто ты есть, – не мнимым айболитом, не звукорежем в рубке, не неудачником, бросившим карьеру в Штатах и вернувшимся на малую родину, не человеком даже, – а просто собой, свободным от этих масок, до которых лесу не было дела. Ни ему, ни ведяне. Ведяне так же, как и ему.

Подумав так, он поднялся и уже спокойно, без суеты зашагал дальше.

На поляну вышел как всегда – неожиданно. Зимой она узнавалась с трудом, была совсем иной и каждый раз разной. Он не мог к ней привыкнуть, но всё же узнавал: да, это она.