Ведяна

Так продолжалось ещё несколько дней, но наконец однажды утром Рома не нашёл Лиса на крыльце. Это было ожидаемо и всё равно вызвало тревогу. Оказалось, что он привык и ждал его. И как узнать теперь, что с ним ничего не случилось? Рома стоял на крыльце, оглядывая сад, потом присел, пытаясь посмотреть по земле, найти какие-то следы, заглянул под крыльцо. Он видел, что Лиса нет, но всё равно делал эти бесполезные движения, словно они могли помочь.

Наконец выпрямился, запер дверь и пошёл на работу. Лис ушёл. Это было нормально. Он вернул его Лесу, он помог, как сумел, и теперь мог ждать, что Лес так же вернёт ему тех, о ком он постоянно думал.

Время шло. Снег стал как вата, потом как пузырь, пузырь лопнул и потёк, в городе стояла грязь, до леса было не добраться. Какое-то время держался наст, потом поплыл и он. Дорога через поле исчезла. Рома продолжал ходить на поляну, надевая тяжёлые отцовские резинки, в которых тот рыбалил, он нашёл их в чулане. Идти было непросто, в солнечную апрельскую погоду он взмокал, как буйвол, снимал куртку и надевал только на поляне, когда, придя, долго сидел на коряге, беседуя с ведяной. Лес стоял мокрый, вялый, прозрачный и неприветливый. Будто разбуженный, он приглядывался к Роме с недоверием и явно готов был уснуть при первом же удобном поводе.

В середине месяца повод нашёлся: погода ухудшилась. Вернулись морозы, посеял снег. Ветер дул с Итили холодный и крепкий, как в ноябре. В ДК пошла череда концертов, один за другим – праздничные, предотчётные, юбилейные, весной концертная деятельность всегда обострялась. Рома с Тёмычем не вылезали из рубки, и тем удивительней Роме было почувствовать одним вечером, что он стремительно заболевает. Оставаться после работы не стал, пошёл домой.

Была среда, он это отчётливо потом помнил. Вечер был серый и влажный. Смеркалось уже не так рано, как месяц назад, но из-за обложивших небо туч казалось темнее. Шёл косой дождь, в нём летели крупные белые перья редкого снега. На асфальте они пропадали, но на газонах и под деревьями, там, где уже успела открыться в тёплом марте земля, где давно чернели прошлогодние листья и проглядывала вялая, будто вареная трава, ложились и не таяли. Было промозгло, Рома как можно ниже старался натянуть капюшон. У него болела голова, скребло в горле, ломило кости, дорога домой стала тугой и долгой, и он дивился, откуда это, ведь ещё утром всё было хорошо, но вот болезнь слово бы вытесняла его из собственного тела, и требовалось усилие, чтобы довести его до дома. В голове уже начиналась горячечная чехарда, перед собой он нёс образ чая и тёплой постели, жалел, что не предупредил Тёмыча, что завтра его не будет.

На повороте в свой проулок остановился, чтобы купить молока и лимона, лимона не нашлось, заплатил, отошёл от светового пятна из киоска – и почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Остановился и обернулся. Серый воздух и дождь были непроницаемы. Ощущение не проходило. Рома ощупывал глазами пространство, понимая, что внимательность у него сейчас так себе, но никого не смог увидеть. Постоял ещё, чтобы наблюдавший имел возможность себя обнаружить, но потом решил, что сейчас не в том состоянии, чтобы играть в прятки, и снова двинулся к дому.

Однако чувство не исчезало: чьи-то глаза наблюдали за ним неотступно. Рома останавливался три раза, оборачивался, всматривался в дождь и у самой калитки не выдержал.

– Ну, – сказал с раздражением, уставившись в пустоту, и тогда издали послышались тяжёлые чавкающие шаги. От забора отделилась нелепая, грузная тень и стала приближаться. Рома смотрел на её косолапые и неуверенные движения, но узнал, только когда подошла ближе: это была Ленка, бомжиха, бывшая его одноклассница.

– Привет, Ромик, – сказала она, подходя вплотную и как бы невзначай опираясь о забор. Она была трезвая, что само по себе удивляло, и старалась выглядеть непринуждённо, что удавалось с трудом. На ней был полиэтиленовый плащ-балахон, делавший её ещё больше и шуршавший на ветре. Но в глаза сразу бросилось, как сильно она обтрепалась за зиму, заплыла и пополнела нездоровой, дурной полнотой.

Рома смотрел на неё, соображая. Его не удивило, что это именно она: уже несколько дней он замечал её на улице, она попадалась ему по дороге в ДК, но не приближалась, а когда он на неё смотрел, быстро уходила. От неё разило так, что Рому замутило, однако ей хватило внутреннего кокетства встать и опереться на забор так, чтобы выглядеть не мешком с дерьмом, а женщиной. Это изумляло.

И ещё что-то, чего он не мог уловить, оно сквозило, но не проявлялось, заставляя вглядываться.

– А я вот смотрю, ты не ты. Дай, думаю, подойду, – продолжала она, хихикая. – Помнишь меня, а? Ну, Ле- на я…

– Ладно врать, – устало сказал Рома. – Ты меня ждала. И мы с тобой уже встречались. И ты это помнишь.