Ведяна

Однако рассуждать не имело смысла. Он глянул на телефон – было без пятнадцати пять. Он пробегал без толку полтора часа. Надо выгребать, и как можно быстрее.

– Солнышко скроется, муравейник закроется… – застучал в голове детский стишок.

Рома дёрнул обратно, пытаясь вспоминать, как шёл, но, разумеется, это было бесполезно. Здесь невозможно пройти одним путём дважды.

– Через полчаса упадёт роса…

Навязчивый какой стишок. Обычно он кажется смешным. И сейчас должен был поднять настроение. Однако сердце неприятно заныло. Сумерки падали так быстро, что не верилось.

Или кажется?

– Через час заболею, через два захирею…

Он уже практически не различал, куда ступает, под ногами чавкало и булькало. Он что, уходит в глубь болота? Этого ещё не хватало!

– А к утру и вовсе помру!

Представилась ночь на кочках. Рома запаниковал. Надо что-то делать, срочно.

Он побежал.

Перед глазами замелькало. Тонкие, чахлые стволики, осинки, берёзки, редкие ёлочки. И кочки, кочки, кочки. Не было тут болота, никогда не было, не должно!

И вдруг он остановился резко, чуть не шлёпнувшись на колени, даже схватился за ствол и на нём повис.

Потому что прямо перед ним, накренившись на кочке, валялся гроб. Обитый красной тканью. Приоткрытый.

Кровь из головы ухнула, а сердце, наоборот, неприятно застучало. И собственное дыхание стало слышно. Ничего, мелькнуло в голове. Ничего. Дышу, значит, живой.

Не в силах ничего с собой сделать, медленно, как намагниченный, он стал к нему приближаться. Темнота, казалось, сгущалась.

Подошёл. Заглянул под крышку.

Пустой. Красная обивка темнела внутри. Как мебель. Как обычная мебель.

Так, спокойно. Ну, гроб, и что с того? Что, гроба в лесу не видал?

Но приходилось признаться: да, не видал. Впервой сподобился.

Зато в голове что-то стало работать. Не отдавая себе отчёта, совершенно инстинктивно, Рома снял куртку, вывернул наизнанку и надел снова. Дед говорил, так надо делать, надо обернуться, если водит. Небось поможет.

Повернулся и пустился назад.

Скоро понял, что под ногами не хлюпает. Пошла твёрдая земля. От сердца отлегло. Всё-таки обычный лес – это уже не так страшно. Затем деревья стали редеть. На удивление, посветлело, или это только так казалось? Но нет, верно: Рома различал и стволы, и отдельные ветки, палки на земле, пни.

И вдруг по лёгкому ветру, прошедшему в кронах, понял, что лес кончается. Припустил – и через пять минут вылетел в поле.

Тут остановился, переводя дух, ошарашенно озираясь, будто ещё не веря. Неужели отпустило? Поводило, поводило – и отпустило? Оглядываясь, он начинал потихоньку узнавать мир: то же поле, по которому ходил много раз, далековато до города, но всё же знакомое поле. А значит, за спиной – не чужой, а знакомый, хоженый-перехоженый лес. И что же тогда это было? Откуда болото? И гроб? И чего он так испугался – в своём-то лесу?

Тут понял, что что-то слышит. Прислушался. Из-за холма появилась сначала одна корова, а затем вытянулось всё стадо.

Коров Рома с детства побаивался. Затопчут, забодают, растерзают и съедят, шутил ати. Рома криво усмехался, деду не верил, но и коровам не доверял. Даже Звёздочке. В другое время он бы свернул обратно в лес и прошёл опушкой, но сейчас дёрнул навстречу: с коровами шли двое пастухов, ки́риди че́кес, он слышал свист бича и перекликания, а ему сейчас необходимо было человеческое общение, он это никогда ещё так остро не ощущал.

Стадо степенно приближалось. Пастухи шли последними. Никакого рога, этого, как его, абидази у них не было. Не сказочные пастухи, обыкновенные. Щёлкали длиннющими кнутами и покрикивали, так что зазевавшаяся скотина вдруг наделялась прытью и, смешно поднимая голову и колени, пускалась догонять остальных. Впереди идущие матроны взмыкивали, не давая себя обогнать, молодняк перемещался внутри стада, бычки поддевали друг друга, не сбивая шага. Во всём этом было что-то первобытное и успокаивающее.

– Здорово, мужики! – крикнул Рома, когда пастухи подошли ближе. Те уже давно его приметили, но делали вид, что не глядят в его сторону. Он пошёл к ним сам. Пастухи не останавливались, но и не ускорялись, они шли со стадом, и Рома понял, что надо поднажать, если хочет их догнать: казавшийся неспешным со стороны, темп был весьма бодрым. – Вы откуда? – спросил, поравнявшись.

– Ведянинские, знашь, – ответил один с неохотой, будто не разлепляя рта. Второй даже не посмотрел в Ромину сторону. Оба были загоревшие до цвета сосновой коры, один – белобрысый, выгоревшие на солнце волосы и брови делали его каким-то прозрачным, несмотря на здоровые резиновые сапоги, в которых он шагал, а второй был чёрный, приземистый и крепкий, с толстой красной шеей.

– Бывал у вас, – сказал Рома. Ему отчего-то захотелось расположить их к себе. Зачем – сам не знал, но чувствовал – ему это нужно до зарезу. – В Доме культуры вашем концерт был вчера, а я…

– Ты чейный? – перебил чёрный, прищурившись.

– В смысле? Местный, итильский.

– Итильский, говоришь? – недоверчиво переспросил тот и глянул на белого. – А что у вас там в Итильске, шапито, эт самое. Уехало иль как? На площади, каж, было́?