Ведяна

Но вот что говорить и делать теперь, не знал. Смотрел на неё и понимал, что с её первыми словами стала проявляться между ними стена, которая всегда есть между людьми. А вчера её не было. Вчера ничего такого он не чувствовал, – не ожидая узнать о ней ничего, он довольствовался тем, что видит и считывает с её тела, лица, поз. И вот теперь казалось, этого мало, он может узнать о ней всё – и это делало её проще, обыденней, а ощущения все привычней и банальней.

Правда, гостья, казалось, ничего подобного не испытывала. Совершенно не стесняясь, она продолжала сидеть голая, не делая даже попыток натянуть простыню или встать и поискать свою одежду. Она не старалась подыскать слова, чтобы составить разговор, её вообще не волновало, будут они говорить или нет. Она скользила взглядом по комнате, предметам, и та лёгкая рассеянная улыбка, что появилась на её лице, не сходила. Насмотревшись вокруг, она перевела глаза на Рому и стала смотреть так же открыто и прямо, как на любой другой предмет в комнате.

Рома занервничал. Он вдруг понял, о чём думал секунду назад – он сравнивал её с другими женщинами, кого знал, сравнивал их утреннее поведение и её, но под её прямым взглядом думать об этом стало неудобно, будто она могла прочесть его мысли. И так понятно, что сравнивать тут нечего.

– Хочешь одеться? – спросила гостья и оборвала его мысли.

– Нет. Мне нормально. А тебе?

– Мне? Я не привыкла. К одежде, – сказала она задумчиво, и Рома решил, что ослышался. – Тебе холодно? Без неё.

– Сейчас – нет, но бывает, конечно. Зимой я бы голышом ходить не стал даже по дому, – сказал Рома и усмехнулся, но понял, что шутка не удалась: гостья слушала серьёзно, пытаясь понять, почему он так говорит. – А ты что, из таких мест, где вечное лето?

– Нет, – сказала она. – И лето, и весна. Осень. Зима. – Она без тени улыбки загибала пальцы. – В своё время – зима. Сейчас – осень.

Рома в оторопи смотрел на её зажатые в кулачок пальцы. Но решил пока не придавать значения и перевести разговор на что-то менее абстрактное:

– Так ты откуда? Из Итильска?

– Из Итильска? – переспросила гостья. – Из города? Нет. Рядом. – Она стала водить в воздухе руками, ей явно не хватало слов. – Есть место. Там, в холмах. За лесом. Ты не был, не знаешь. Вот там – начало. И потом. Под холмом, по полю. Лесом. В лесу. У поляны. Поляну ты знаешь. Там люблю, да, и ты любишь, я знаю. И потом. Через поле. Ещё под деревьями. До Итили. Вот. – Она закончила и улыбнулась, посмотрела опять прямо, не сомневаясь, что он поймёт.

Рому продрало холодом. Он не только не понял ничего из того, что она сказала, но родилось странное чувство, что понимать не хочется – это значило, сломать в себе что-то устоявшееся и привычное, пустить в свой мир нечто неизвестное. Нет, ему точно не хотелось её понимать. И этого прямого взгляда больше не хотелось. Ему было неуютно под ним.

Она словно заметила его смятение и посмотрела с вопросом:

– Холодно? – но тут же ответила сама себе: – Нет, не холодно. Сложно? – догадалась она, и Рому как ужалило – сейчас начнёт выяснять, что ему непонятно, а это не тот разговор, который ему хотелось бы продолжать.

Он подскочил на постели, засуетился, заговорил быстро, не глядя на неё:

– Слушай, пойдём-ка выпьем чаю, ты хочешь чаю, да и поесть чего-то стоит, время к обеду, как ты, а?

Она не отвечала, следила за его метаниями по комнате. Он вдруг сам увидел, как выглядит в её глазах, и стало стыдно. Остановился, понял, что ищет одежду, не соображая, что её тут быть не может, она осталась в ванной. Рванул туда – и ощутил неожиданную радость, что можно на какое-то время остаться без наблюдающих глаз.

В ванной нашлись его шмотки, а в углу – её. Он быстро оделся, подобрал её одежду и вернулся. Она успела выйти из комнаты и теперь стояла посреди гостиной, ничуть не смущаясь своей наготы. Рома снова испытал приступ нежности, увидев её такой открытой, понятной, такой странной посреди знакомой до слёз комнаты – но решительно, даже грубо, проходя мимо, сунул ей в руки куль и протопал на кухню. Поставил чайник, стал вытаскивать из холодильника всё то немногое, что там оставалось.

Гренобыч оказался тут как тут. Крутился, тёрся о ноги, хрипло мяукал.

– А тебе чего? – не глядя и не прекращая бегать по кухне, спросил Рома. – У тебя, говорят, охота сегодня удачной была.

Кот задумался, прекратил орать, посмотрел с упрёком и тут же завопил громче, увидев в руках охвостье колбасы.

– Что, человечья еда лучше? – сказал Рома, помахивая кусочком у кота перед носом. – Это тебе не мышей по кустам давить.

Кот надрывался зло и требовательно.

– Твоя еда не лучше, – услышал он от двери голос гостьи. – Она другая, и если ты делишься едой, ты сильный. А он признаёт тебя сильным, поэтому просит еду.