Ведьма

– В тереме твоем ушей да глаз полно, – возразил Якуб. – Иларий вернулся. Что, если он наш разговор услышит? Как-то ты ему, батюшка, объясняться станешь, что на верную смерть отправил? Сперва велел холопу твоему, Юреку, мучить своего любимца, а потом Чернскому Владу обещал. Как приданое Элькино… Думал, про Юрека я не догадаюсь?

Иларий замер. Обида перехватила горло. Словно крепкой настойки выпил и не успел дыхание перевести. Сердце глухо ухало в груди так, что казалось, только чудом не слышат его спорящие за стеной. Он-то на Черного князя грешил, дурак!

– Коли ты не скажешь, не узнает Иларий, – угрюмо ответил князь. – Тебе ли говорить, что не мог я иначе. Против воли Владислава Чернского с моим перстнем идти – как нож к горлу приставить. Думал я, что тебя спасал. Думал, погубит тебя Иларий, подведет под гнев Чернца. Но, сам видишь, не дала Судьба свершиться дурному делу. Илажка живым вернулся. И уж в другой раз Черному князю меня не заставить на такое пойти.

– Значит, заставил тебя твой любимый зятек? – насмешливо проговорил Якуб, и в его голосе слышалась горькая обида. – Заставил Илария, что как сын тебе был, палачу отдать? Заставил Тадеуша в лесу зарезать? Или уж тут ты сам?

– Помни, с кем разговариваешь! – взревел Казимеж. Что-то бухнуло в дверь – знать, не стерпел князь, ударил сына. Иларий припал к щели в створке двери. – Князь перед тобой! И не мне отчитываться! Весь удел на мне, люди, что князем-батюшкой называют! Я для блага народа ничего не пожалею…

– И сына? – задыхаясь от накипевшего в груди гнева, спросил Якуб. – Уж не ждал ли ты, что мы оба, я и Тадеуш, в руках Юрека свою жизнь окончим? Поехал бы я с ним, не дала бы ему уйти моя Ядзя, так и валялись бы мы все с перерезанными глотками на лесной дорожке?

– Не смей! – крикнул Казимеж. – Может, и надо было тебя Юреку отдать… Какой из тебя князь, Кубек, в зеркало глянь? Якуб Белый плат! Да только сын ты мне. И я тебя, как Землица свята, люблю! И о Тадеуше горюю, потому что, если бы не увязался он за Элькой, жил бы у отца в Дальней Гати, да если б хоть тебя послушался и коня поворотил – не пришлось бы мне Юрека на ловлю посылать!

– На ловлю, говоришь, – грозно надвинулся на отца Якуб. – Ты ведь Юреку наказ дал Тадека убить, когда я еще за ним во второй раз отправлялся. Когда ты сказал, чтобы я его домой вез. Я ведь голубя второго послал с вестью, что Тадеуша Ядвига отпустила, когда тот уже со двора уехал. Не успел бы Юрка его в лесу встретить. Знать, не один день просидели в засаде твой тайник с дружками… И ты в глаза мне глядишь, отцовской любовью в лицо тычешь?! Так вот, жив дальнегатчинец наш. Иларий от разбойника твоего его спас. Сам мне поутру рассказал… И балаганной твоей жалостью меня уж не купишь!

– Жив? – В голосе Казимежа послышались Иларию и удивление, и радость. Князь выдохнул. Послышался шорох. Видно, присел на лавку, сбила его с ног добрая весть. – Вот видишь, Якубек, ни в чем моей вины нет. Только теперь уж не знаю, как нам от Влада Чернского заслониться. Как пить дать понесся Тадеуш к Эльке. А ей, дуре, только этого и надо. Тут уж самому Владиславу придется в крови попачкаться. Не руками моих слуг устранять соперника.

– Не вали, князь, на Чернца своих грехов. Земля-то, она все видит. Ядзя моя да Иларий Тадека спасли. И теперь знаю я, за чьи грехи меня топь приломала!

– Уймись, дурья твоя башка оповязанная! – взвился Казимеж, вскакивая. Упала с грохотом лавка. – Ума на волос нет!..

Казимеж хотел сказать еще что-то, но не успел. Сын хлестко ударил его по щеке, так, что князь рухнул навзничь. Якуб вышел вон, хлопнув дверью предбанника.

Иларий принялся скоро надевать рубаху. А внутри будто огонь разлился, до самого сердца прожег. В груди сдавило так, что, казалось, ребра вот-вот треснут. В одно мгновение злость, обида, еще недавно пережитый страх потерять силу и жизнь – все нашло выход и цель.

Думал, высоко взлетел? Доверчивый холоп, Петрушка балаганный, доверял как отцу, забыл, что князь…

Иларий жестоко потер перехваченное болью горло. Щеки горели, как от пощечин. Манус стиснул зубы, вышел из своего укрытия, остановился напротив распростертого на полу бяломястовского властителя. Молча подал руку.

Но Казимеж даже не попытался ухватиться за нее, на руках, не поднимаясь, пополз назад. Страшное лицо было у синеглазого мага, черное, мертвое лицо. Казимеж уцепился за упавшую лавку, пытаясь подняться. И тут словно что-то лопнуло в виске, растеклось горячим в затылок.

Иларий нагнулся, не думая о последствиях, рванул князя за грудки с пола, поставил на ноги и тотчас ударил, не давая опомниться, наотмашь холеной, белой манусовой рукой. Ударил не магией, простой молодой злостью, сыновней обидой. Ударил, как бьют только тех, кого любят, – чтобы предатель понял, какую боль причинил.

Казимеж опрокинулся, нелепо всплеснув руками. Раздался глухой хрусткий удар. И князь замер, с приоткрытым от удивления ртом и разметавшимися по добела выскобленным доскам пола седыми вихрами.