Ведьма

– Ты давече службу тебе найти просил, – сказал он сухо. – Службы в Черне всем хватит. Потому нашел я тебе местечко при сторожевой башне.

– Батюшка-князь, Владислав Радомирович… – Старик замотал головой, в ужасе пятясь. – Так там же топь… Радуга…

– Третьего дня закрыли, – ответил Влад. – Скоро не откроется. А жалованье я положу такое, что уж не нужно тебе будет в почтенные твои годы в рваном шатре на ярмарках да базарах девкам зубы заговаривать. У тебя, старик, на Конрада петелька словничья есть, потому в Черне тебя не оставлю, не обессудь. Но посылаю недалече. При башне в Яснинках будешь. Полдня пути, если конь хороший. И жди – позову. Раз уж ты говоришь, что вечоркинская девка на двор ко мне должна пожаловать, пригодишься, чтоб ее распознать, пока беды не наделала. А коли еще видение о ней у тебя будет, сам приходи или голубя пошли. Игор!

Князь обернулся, указал кивком великану на старика:

– Выдай-ка нашему дядюшке гербы да свиток к Яхиму, чтоб принял у себя в хозяйстве дорогого гостя.

– Как звать тебя, батюшка? – отозвался Игор, кивнув хозяину.

– Словник Болеслав, – трясясь всем тело, ответил старик, пока великан обходил его кругом, прикидывая на глаз, какую одежду приказать подать для нового башенного сторожа, – из Моховиц.

– Далеконько ты забрел от родных Моховиц, – усмехнулся Влад, видя, как словник опасливо оглядывается на сурового великана. – Там ведь и до Закрайних гор недалеко, да, Игор?

– Недалеко, – сумел трясущимися губами выдавить из себя словник.

– И с братьями да соплеменниками нашего Игора небось приходилось встречаться.

Великан сделался пасмурнее тучи, но князь подошел, легко коснулся его плеча.

– Знать, потому, как ни глянешь ты на моего товарища, так у тебя кадык ходуном ходит да колени подкашиваются, – продолжил князь.

– Уж кто встречался с закрайцами, не забудет, – прошептал Болюсь, – голова запамятует, так коленки напомнят.

– Так вот… – И голос князя из спокойного, веселого стал сухим и властным. – Забудь. И коленкам растолкуй. Игор хоть и закраец по рождению, с братьями своими давно связи оборвал. Теперь он чернский житель и первый мой помощник, а потому – увижу еще раз, паскудная твоя плешь, что ты на него с таким страхом смотришь…

– Владек… – начал было Игор, вступаясь за старика.

– Увижу еще раз, что ты по трусости друга моего и слугу позоришь, – продолжил Влад и внезапно замолчал, позволяя словнику самому придумать себе кару. – Теперь иди, отныне Игор между мной и тобой будет. И все, что хочешь ты мне сказать, ему сказывай. Все, что пожелаешь мне передать, только ему в руки доверяй. Понял… батюшка?

Глава 65

Осознание беды медленно приходит. Сперва постоит в дверях страшная мыслишка, вертя, как кошка, черным хвостом. Потом нырнет в голову, и уж не выживешь ее оттуда.

Никто не ведает, разве ветер один, что в голове у безумца делается. А в том, что безумен молодой князь, Иларий уж и не сомневался. Словно бы раскололась душа у Якуба – до полудня ходил он сам собой, дворне чубы драл, с главами городских родов в разговоры пускался – только глаза из-под белого платка блестели. А как переваливало солнце за полден, словно бы кто подменял молодого бяломястовского хозяина. Запирался Якуб в своем крыле, и ладно если плакал да молился, а то принимался кричать, об стены биться, да так, что весь платок в крови.

Того двору было не видно. Тому один свидетель был, верный Илажка.

Иларий устало потер глаза, прислушался, как за стеной бьется и надрывно плачет Якуб. Присел к столу, зажег еще одну свечу. При свете-то оно сподручней. А то из-за стенаний княжеских и у самого на сердце темно, все кажется, что тени из углов тянут к нему руки, что мертвый Казимеж стоит за окном в ночи и смотрит на него с укором и немой просьбой спасти наследника.

Спасти? Ценой собственной шкуры? Не много ли просишь, князь Казимеж?

Иларий поводил руками, разгоняя искры, резко отворил дверь и сбросил заклятье туда, где вжался в стену обезумевший Якуб. Тот осел, затих, свернулся возле сундука на выскобленных досках, уставился остановившимся взглядом в темноту.

Иларий поднял его на руки, баюкая как младенца, отнес на кровать. Укрыл одеялом.

Уж теперь проспит Якуб до самого рассвета. Встанет здоровым и до полудня о смерти отцовой и не вспомнит. А потом… Потом сила Илажкина восстановится, и на новое заклятье хватит.

Такую рану платком не скроешь. Не думал Иларий, что так выйдет. Думал лишь о том, как от себя беду отвести. И сейчас только тем и держался – страхом. Потому как если дознается кто, что от его руки князь бяломястовский погиб, – запытают, в темнице сгноят, сожгут живьем в срубе, живого в землю зароют по грудь, в лицо станут плевать да горящие тряпки бросать. Знал Иларий, как в Бялом суд вершат. Уж лучше как в Черне – голову на Страстную стену. Поэтому как подступала совесть, как начинала точить за безумие Якуба, вспоминал манус костровище с дымящимися костями. Вставали перед глазами тучные тюремные крысы, что станут глодать его прикованные ноги…