Ведьма

Одна из одержимых заявляла: «Там-то в саду найдут колдовские чары». Принимались копать в этом месте и — находили. К несчастью, друг Ивелена, чиновник — скептик, не покидал своего места рядом с главной актрисой, с сестрой Анной. На краю ямы, которую только что выкопали, он жмет ее руку, раскрывает ее и находит маленькую черную нитку, которую она собиралась бросить в яму.

Заклинатели, исповедники, священники, капуцины были смущены. Бесстрашный Ивелен начал по своему почину следствие и скоро докопался до самой сути. Из 52-х монахинь 6 были, по его словам, одержимые, которые заслуживали наказания. Семнадцать околдованных были жертвами монастырской болезни, которую он точно формулирует: они порядочны, но истерички, страдающие бешенством матки, слабоумные лунатички. Их погубила нервная зараза. Первое, что необходимо сделать, это — отделить их.

С истинно вольтеровским остроумием подвергает он затем анализу все признаки, по которым священники узнавали сверхъестественный характер одержимости. Они предсказывают — пусть так, но то, что никогда не случается. Они переводят — пусть так, но то, чего не понимают (например, ex parte Virginis, по их мнению, значит: отъезд Девы). Они знают греческий язык, когда находятся лицом к лицу с простонародием Лувье, и забывают его, когда перед ними парижские доктора. Они совершают прыжки, фокусы — самые обыкновенные: например, становятся на толстый пень, на который взобрался бы и трехлетний ребенок. Словом, единственное страшное и противоестественное, что они делают, это говорят такие сальности, которые не произнес бы ни один мужчина.

Срывая с них маску, хирург оказал человечеству большую услугу. Ибо уже придумывали новые гнусности, намечали новые жертвы. Кроме колдовских предметов стали находить записки, приписываемые Давиду или Пикару, в которых то или другое лицо было названо ведьмой, намечено для костра. Каждый трепетал, боясь услышать свое имя. Церковный террор распространялся все дальше и дальше.

Наступило гнилое время Мазарини, начало царствования слабой Анны Австрийской. Не было больше порядка, не было больше правительства. Существовала одна только фраза на французском языке: «Королева так добра». Эта доброта позволяла духовенству господствовать. После того как светская власть была вместе с Ришелье похоронена, воцарились епископы, священники и монахи. Нечестивая смелость судьи и Ивелена наносила их положению удар. До слуха королевы дошли жалостливые голоса, не жертв, а мошенников, накрытых на месте преступления. Они отправились ко двору жаловаться на оскорбление религии.

Ивелен не ожидал такого удара. Он считал свое положение при дворе, где в продолжение 17 лет носил титул хирурга королевы, прочным. Прежде чем он вернулся в Париж, от слабой Анны Австрийской добились назначения других экспертов, экспертов желательных — глупого старика, впавшего в детство, настоящего руанского Диафойруса, и его племянника, двух ставленников духовенства. Они не преминули дать свое заключение, что дело, разыгрывающееся в Лувье, сверхъестественно, превыше человеческого искусства.

Всякий другой человек пал бы духом, но не Ивелен. Руанские медики третировали сверху вниз этого хирурга, этого брадобрея, этого цирюльника. Двор не поддержал его. Тогда он написал брошюру, которая переживет его. Он взял на себя великую борьбу науки против духовенства, заявил (как Вейер в XVI в.), что в таких вопросах истинным судьей является не священник, а ученый. С трудом нашел он типографщика, который напечатал его книгу, но никого, кто хотел бы ее купить. Тогда героический молодой человек сам при свете дня стал распространять свою брошюру. Он встал у Нового моста, наиболее людного места Парижа, у подножия памятника Генриху IV, и раздавал прохожим свою брошюру. В конце был помещен протокол постыдного обманного дела: магистрат находит в руках женщин-дьяволиц улику, констатирующую их преступление.

* * *

Вернемся к несчастной Мадлене.

Исповедник из Эвре, ее враг, подвергший ее уколам (указывая место для них) унес ее, как свою добычу, в глубину епископского in pace в городе. Под подземной галереей находился погреб, а под ним — подземная тюрьма, сырая и темная, куда бросили несчастную. Рассчитывая, что она там умрет, ее ужасные товарки не дали ей даже хотя бы из сострадания немного белья перевязать свои раны. Она страдала и от боли и от нечистот, лежа на своих испражнениях. Вечная ночь нарушалась только беспокоящей беготней прожорливых страшных крыс, готовых отгрызть нос и уши!

Весь этот ужас был, однако, ничем в сравнении с тем, которым ее наполнял ее тиран-исповедник. Каждый день приходил он в погреб над тюрьмой и говорил в отверстие, проделанное в in pace, угрожал, приказывал, исповедовал ее против воли, заставлял наговаривать на тех или других лиц. Она отказывалась от пищи. Боясь, что она умрет, он на время перевел ее из in pace в верхний погреб. Взбешенный брошюрой Ивелена, он отвел ее назад в ее прежнюю сточную яму.