Ведьма. Истоки

Я шла впереди, куда влекло, и голос Лаврентия звучал все глуше, а зов Айданы мощнее и мощнее. Мы покинули большой двор старца через заднюю калитку, выходя на тот самый пустырь, замкнутый заборами пяти домов, и я уже с шага стала сбиваться на бег.

— Василек! Люська! Куда ты? Тут тропа же есть! — звал меня где-то позади Лукин, вот только и его голос превращался в нечто далекое.

Последние шаги сделала продираясь сквозь кусты, и мои колени подломились. Я упала лицом вперед, распахивая руки, желая обнять нечто рвущееся мне навстречу. Родное или даже исконное, взывающее в чему-то в таких глубинах подсознания, что во мне все завибрировало прямо-таки от потрясения. Дрожащими руками я сорвала верхний слой дернины, и из глаз хлынули слезы от сияния великолепного голубого показавшего под ней.

— Айдана! — выдохнула я счастливо.

Глава 23

— Василек!

Меня окружал уже совсем не воздух — огромное ликование, какое бывает только после бесконечно долгой разлуки. Оно ощущалось словно трепетно обтекающие струи воды идеальнейшей температуры. Не теплой, холодной, горячей, а именно идеальной, как если бы она была продолжением меня, но при этом и чем-то неизмеримо большим, иным. Роднее крови в собственных венах или запаха мамы откуда-то из детства, нежнее самого ласкового любовника…

— Люська, блин!

Раздражающий зов перекрыло многоголосое журчание тонких хрупких струй, перестук одиноких капель, убаюкивающий плеск поднятых ветром волн. Все такое мое, зовущее раствориться и остаться в этом покое. Нечто подобное я уже однажды ощущала. И это было… нехорошо. Но что же тут нехорошего?

— Людмила!

Да какого черта! Разве нельзя дать мне немного времени? Трудно понять, как же больно-долго длилась разлука-забвение? Успокаивающие звуки сменились грозным буханием штормовых волн о камень берегов и нарастающим ревом несущегося с гор потока в половодье. Чьи силы равны этой стихии? Кто смог одолеть ее так, чтобы навсегда, так, чтобы вода не вернула себе все, что ее…

— Казанцева! — голос Лукина стал жестким, словно сталь, но толку пытаться лупить сталью по воде? — Волею рода твоего опекуном над тобой поставленный, приказываю отвечать мне!

Слова врезались в меня, обращаясь вдруг западней из ярко-голубого камня. Тонкие-тонкие стенки и проломить их ничего не стоит — только пожелать этого. Всего лишь пожелать, ну же!

Возмущение взметнулось, направленное против того, кто посмел о стенах тюрьмы мне напомнить. Да кто он такой вообще?

Мужчина. Любовник. Любимый.

Да сколько их таких у меня было за бездну минувшего времени и сколько еще будет?!

У меня? Разве я любила прежде? По-настоящему?

Да-да-да, без счета! Не остается ни имен, ни лиц, ни памяти о близости, неизменно только одно всегда — однажды они предают. Алчные, неверные, завистливые, они снедаемы своими страстями и всегда жаждут подчинить себе мою силу и использовать ее ради своего возвышения. Разве прямо сейчас не так?

Так. Лукин здесь ведь ради силы. Но только ли поэтому?

— Люська! Что такое Айдана? — потребовал Данила, лицо которого я видела как сквозь стекло, по которому лилась вода.

Не что! Как смеет он говорить о ней, как о вещи?! Она кто! Она — это я. Она так много меня! Или это меня с ней внезапно так много?

— Отвечай мне, своему опекуну, что такое есть Айдана? — давил Лукин, все утолщая голубые стены тюрьмы и одновременно как будто вытесняя из нее, беся больше-больше.

— Я!

— Неверно! Что такое Айдана?

— Она исток!

— Она — алтарь! — Нет! Вот, снова это происходит! Мужчина желает сломить, замкнуть в темницу, ключом к которой станет ложное чувство, им же внушенное.

— Что есть алтарь? — образ ведьмака стал четче и буквально резал мне глаза. Как я могла находить его привлекательным? Он же весь слеплен из темной корысти, грязной похоти и потребности подавлять и загонять в плен ненавистных стен.

Но ведь еще и из моего желания к нему, из ответной его свирепой страсти ко мне, из чувства защиты и тепла, что дарил не скупясь. Из улыбок, смеха на двоих, из раздражающей вроде бы заботы о каждой мелочи, из ворчания по всякой ерунде, из моих слез экстаза, высыхающих на его коже… Сколько же всего в нем… Жизнь.

— Что есть алтарь для подлунного, Людмила?! — еще усилил давление Лукин и смягчающая… или размывающая водная пелена окончательно прорвалась. — Отвечай мне, приказываю!

— Алтарь есть инструмент, — губы зашевелились как сами собой, воспроизводя то, что этот мужчина вбивал мне в голову на наших уроках.

“Нет! Не правда! Инструментом он желает сделать тебя! Все они хотят.”

— Кто все? — прошептала вслух и протянула дрожащую руку к лицу Данилы. — У меня есть только он.

Выдохнув с огромным облегчением, Лукин рванул меня на себя, усаживая сверху и окутывая своими объятиями, а я стала потихоньку осознавать наше положение в пространстве. Сидим на земле посреди пустыря, куда в любой момент могут нагрянуть остальные целители со своей охраной и прочими группами силовой поддержки. В двух шагах топчется Василь, нервно озираясь и прислушиваясь, рядом истуканом стоит Лаврентий.