Ведьма с серебряной меткой. Книга 2

Близкий рассвет внезапно принес умиротворение и радость. Ксеон смотрел, как стремительно светлеет небо на востоке, и вдруг подумал, что отныне и навсегда все у него будет хорошо. Он заберет себе свою милую белочку Дани, пусть даже и вынашивающую ребенка Аламара. Когда она родит, найдет для ребенка кормилицу поприличнее, и отправит вон из дворца, куда-нибудь в деревню, где свежее молоко и парное мясо. А Дани будет рядом. На нее приятно смотреть, на душе делается светлее. Оставалась, правда, Льер, но, во-первых, она может преспокойно умереть в подземелье, во-вторых, теперь у Льер не осталось ровным счетом никого, кто мог бы за нее заступиться. Ну, а отец ее, король далекой Ависии, еще некоторое время будет пребывать в уверенности, что дочка укатила отдохнуть… когда хватится, будет уже поздно.

Небо, словно насмехаясь над мыслями короля Рехши, плюнуло в лицо ледяным дождем, и Ксеон поспешил вниз, греться и отдыхать.

Он шел по дворцу, погруженному в предрассветную дрему, и вяло думал о том, что теперь все это принадлежит ему. Эти толстые стены, прошитые нитками тайных ходов. Этот великолепный паркет из лучшего дуба, что везли откуда-то с севера. Эти мраморные статуи и картины в тяжелых, покрытых налетом патины, бронзовых рамах.

Даже люди, находящиеся во дворце, тоже принадлежали ему. Не рабы, конечно, но верные подданные. А чем подданные отличаются от рабов? Да ничем, в общем-то.

Ксеон, неслышно ступая, спустился по лестнице и свернул в жилое крыло. Часовые безмолвно салютовали королю оружием, и Ксеон ощутил небывалый подъем. Да, теперь все это — его. Да и не только это! Все десять островов королевства. И он волен поступать с ними так, как сочтет нужным.

«Так-то, папенька», — он усмехнулся.

И вспомнил, как Маттиас однажды орал на мать, брызжа слюной, а сам он, маленький, забился под стол и слушал, слушал…

Не понял и не запомнил и доли того, что было сказано королем в тот вечер, но воспоминание застряло в памяти, постоянно тревожило, словно косточка в зубе. Именно тогда Ксеон и решил, что отец не так уж и хорош.

«И теперь это все мое. А сам ты где?»

Он не дошел до королевской опочивальни, сбавил шаг у поворота в комнаты, отведенные Дани. Как там Белочка, интересно? Уже пришла в себя после прогулки по оранжерее? Любопытно… будет и дальше упорствовать, или же станет покладистой и покорной, такой, какой и должна быть женщина?

И тут Ксеон понял две вещи. Во-первых, ему снова хотелось увидеть Дани и вдохнуть ее сладкий яблочный аромат, дарящий воспоминания о счастье. А во-вторых — он задался вопросом — а какова его Белочка в постели? Каковы на вкус ее светлая кожа, ее по-детски еще пухлые губы? Как будет пахнуть ее желание, когда она по-настоящему захочет его, короля Рехши?

Можно было, конечно, пойти расспросить у Аламара — но это выглядело бы крайне глупо, ведь он только и делал, что рассказывал о несуществующих отношениях с Дани.

Ксеон улыбнулся. Вот ведь… и не знаешь, как назвать.

Он промок насквозь и устал, как рабочая лошадь на пашне, а сам стоит посреди дворца и думает, что там у Белочки меж ее очаровательных ножек.

От таких мыслей в штанах сделалось до отвращения тесно.

Да с чего ему отказывать себе в столь малом?

…В конце концов, он король. А королям не принято говорить «нет».

Хмыкнув, Ксеон развернулся и направился в покои Дани. Вот и закрытая плотно дверь. Вот и охрана, не смыкающая глаз.

— Как она там? — тихо спросил он у солдата, — не выходила?

— Никак нет, ваше величество…

Он вдруг представил себе, как стремительно войдет в спальню, на ходу сбрасывая промокший насквозь сюртук, и как Дани вскинется на постели, вся теплая, в тонкой сорочке, и как сквозь полупрозрачную ткань будут просвечивать ее маленькие задорные грудки с острыми темными сосками.

Картина, нарисованная воображением, оказалась столь сладкой, что Ксеон почти застонал в голос, но все-таки взял себя в руки.

— Солдат, никого сюда не впускать, — приказал он.

И сделал то, что представлял себе очень ясно: толкнул деревянные створки и вошел.

… В комнатах Дани царила сонная тишина. Магкристаллы едва тлели, чуть потрескивая. Ксеон на цыпочках прошел в спальню, стянул набухший водой сюртук, бросил его на пол. Сумеречный свет лился из окна, и большая кровать, казалось, окутана тончайшей тускло светящейся пылью.

Ксеон остановился резко, словно налетел на невидимую стену.

Кровать была заправлена, на покрывале, расшитом какими-то глупыми цветами, ни морщинки. Как будто Дани и не ложилась.

Взгляд метнулся по комнате. Никого.

А в груди вспыхнуло остро, то ли злость, то ли тревога. Куда могла деться его сладкая Белочка? Неужели так и сидит в оранжерее? Приказал же Эльвину проводить…

— Ну и засранец, — пробормотал Ксеон, — голову сверну за невыполнение королевских приказов.

На спинке стула бессильно повисла сорочка. Ксеон взял ее, уткнулся носом в мягкую ткань. Сорочка пахла Дани, неуловимо-сладким. И радостью.

— Данивьен! — позвал Ксеон, — Дани?

Тишина.

Он быстро вышел, сгреб солдата за ворот и как следует тряхнул.

— Где. Она?!!