Ведьма сама по себе

Страх отступил, когда она надела самодельную защитную повязку с убойной начинкой. Ой, пристрелите меня кто-нибудь... Щас глаза на лоб вылезут, это же не просто гадость, а Гадость с большой буквы!

Отчаянно кривясь под маской, Ола обошла их стоянку по периметру и соорудила из сухих веток четыре миниатюрных шалашика, насыпав в каждый «сонных башмачков» равными долями. Все это приходилось делать в потемках. Чтобы не убрести в ненужную сторону или не запнуться о корень, она воспользовалась «кошачьим зрением». Освоила этот прием с полгода назад, но получалось у нее только в Лесу, а у Изабеллы, Текусы и Валеаса – где угодно. Потом обошла по второму разу и запалила костерки магическим способом, это она тоже умела.

Маньяк и его жертва устроились на ночлег в нескольких шагах друг от друга. Даже если старый волшебник учуял дым, отреагировать не успел – «сонные башмачки» безотказная штука. Не хуже кувалды.

Завернутый в кусок полиэтилена дохлый ящер дожидался своего часа в кустах возле рюкзака. Нож в правом кармане куртки, вторая маска – в левом. Кураж, как всегда, при ней. Она сейчас крысобелка, а эти бестии забираются куда угодно и уносят в зубах, что приглянется: авторучки, часы, конфеты, бижутерию. Никого не боятся. А может, и боятся, но это не мешает им таскать у людей еду и мелкие вещицы.

Ей предстоит «унести в зубах» не авторучку и не часы, а эту сучку Аниту Грофус, но будем считать, что разница не принципиальная.

Встав меж двух вековых деревьев, Ола представила себе, что она тоже дерево, из ее ступней выходят корни, тянутся вглубь и вширь: силы у Леса – бери не хочу, и она взяла, сколько сумела. После этого подхватила невесомого, как воздушный шарик, ящера и вернулась к стоянке. Если Риббер все-таки не уснул, позаимствованная у Леса сила позволит ей сбежать. Вряд ли погонится, ведь тогда ему придется бросить Аниту.

С дерева свалился пернатый шар величиной с арбуз, едва ли не ей на голову. Кухлярка уснувшая. Из путаницы лиан свисала бесчувственная змея. На этом пятачке пространства все живое блуждает по сонным дорожкам и видит сны – кроме Олы.

Чары, защищавшие стоянку, были рассчитаны на зверей, птиц, рептилий, пауков, насекомых и прочее лесное население, но не на человека. Риббер спал на боку, умиротворенно похрапывая. Анита в расстегнутом до половины спальнике скрючилась в позе эмбриона, словно озябший бомж возле опоры моста. Грязная веревка соединяла их, как пуповина.

Убить чертова хмыря?.. Не жалко, но, во-первых, убивать Ола не умела. Пришлось бы нанести несколько ударов, и не факт, что при таком экстриме маг не очнется. А во-вторых и в главных, Веберы и Косинские наверняка используют это против нее, не хватало еще получить срок за убийство. Поэтому никакого кровопролития, хотя Эвка ее не поняла бы. Но у нее будет время подумать, как преподнести свои приключения Эвке, чтобы не уронить реноме в глазах кесейской княжны.

Перерезав веревку возле пояса Аниты, она обвязала свободный конец вокруг тушки ящера, навела, как сумела, чары подобия. После «сонных башмачков» человек вначале полностью дезориентирован, и эта подмена обеспечит Рибберу лишний повод для мучительного недоумения, а потом он увидит между слоями полиэтилена записку: «Приятного аппетита!»

Выволокла Аниту из спальника, запихнула на ее место дохлую рептилию. Попробовала погасить костер, но оказалось, что ей не под силу разорвать чары, которыми маг его защитил. Не тратя время на дальнейшие попытки, подняла Аниту: не тяжелее, чем скатанный в рулон матрас. Лишь бы не навернуться с этой сучкой на руках… Когда используешь в полной темноте «кошачье зрение», как будто смотришь на окружающий мир при свете неяркого ночника, запросто можно что-нибудь не заметить.

Десять минут ходьбы через погруженный в беспробудную дрёму Лес. Ноша неумолимо тяжелела, и под конец предплечья начали ныть, хотя настоящего веса Аниты она почувствовать не успела. Сгрузив ее на траву, повязала ей маску и сразу полезла в рюкзак за сменными шмотками.

На грязном лице с запекшейся ссадиной дрогнули веки, через секунду открылись глаза.

– С Новым годом, жопа, спецназ пришел! – сиплым голосом выдала Ола специально заготовленную фразу.

Анита ее не видела, только слышала.

– Какой… спецназ?.. – голос у нее был сорванный и тоже вконец осипший.

– В моем лице. Сейчас переоденешься, и уматываем отсюда, пока твой хмырь смотрит сладкие сны.

– Ничего же не видно… Или это я больше не вижу… – без всякого выражения, словно ей без особой разницы, ослепла она или нет.

– Потому что ночь. Живо снимай эти хреновы сапоги и колготки. Наденешь то, что я дам.

«Снимай сапоги» – легче сказать, чем сделать. На опухших ногах они сидели, как влитые, еще и молнии забились грязью. В конце концов Ола надрезала задубевшие замшевые голенища и сняла их лоскутьями, как кожуру с банана, а потом содрала с Аниты колготки заодно с присохшими струпьями.