Ведьмачьи легенды

В его искренность я не верил ни грамма, но выбирать всё равно было не из чего. Рядовых приказано — налево, а товарища сержанта — прямо. В зал, наверное.

Я ещё успел подумать, что «товарищ сержант» прозвучало без иронии и подколки, спокойно прозвучало, ровно. И, может, всё ещё закончится по-доброму. Нас выведут, например, на дорогу и отправят дальше. А если тут есть телефон, то просто позвонят в город, в милицию, а те — к нам в комендатуру, а те — либо пришлют свою машину, либо сообщат в батальон. Будет, конечно, скандал, но лучше уж он, чем и дальше топать пешком.

Про «шмайссер» я старательно не думал. Оставил мысли о нём за дверью. Здесь оружия нет, подумал я, и ладно...

Но оказалось, что неладно.

За дверью, в небольшой комнате, оружие как раз было. Первым в глаза бросился пулемёт. Он стоял на столе, раскорячившись сошками, и, наклонив в сторону коробчатый магазин, смотрел на дверь. То есть на меня, стоявшего на пороге. Пулемёт был старый, тоже времён войны, магазин к нему крепился сверху, выглядело всё сооружение древним, но надёжным. И смертоносным, что ли...

Несколько винтовок стояло у стола, на столешнице — россыпью патроны, штук пять гранат — наших, советских «лимонок».

— Проходите, товарищ сержант, присаживайтесь, — сказал поляк и снял с себя плащ. — Присаживайтесь на скамейку, вот к стене...

Было поляку лет сорок — старик, по моему тогдашнему мнению, но старик крепкий. Такой... обветренный, что ли. В куртке, брюки заправлены в сапоги, на поясе — кобура. Чёрная, потёртая. И, кажется, с немецким пистолетом внутри. В кино, во всяком случае, в таких немцы носили «парабеллумы».

— Нам бы в город... — сказал я. — Нас уже, наверное, ищут... Как бы не разминуться с машиной...

— Не разминётесь, — успокоил меня поляк. — До утра по дороге никто ездить не будет. И ходить.

«И ходить» — это он специально для меня добавил, чтобы вопросы снять напрочь. Что-то вроде — никто вас никуда не выпустит.

Я подошёл к лавке — толстенная, в ладонь толщиной доска на чурках вместо ножек, сел. Даже плащ-палатку не снял. Вода капала на пол, а я не обращал на это внимания. Шапку с головы стащил, отряхнул кое-как — и всё. Сидел и думал.

Вопрос-то ведь простой — что будет дальше. Машины не ездят — плохо, но ладно. Люди не ходят — тоже пережить можно. И до утра — понятно. А что будет потом?

Для чего всё это оружие? И почему его мне показывают, чёрт побери? Мы же молчать не будем, когда к нашим попадём. Даже если пообещаем. Даже если и соберёмся в самом деле молчать, то кто нам поверит? Я бы — не поверил.

А дальше... Мы сообщаем о группе вооружённых поляков, сюда присылают милицию... Или как там у них называется местный КГБ... Что, тут много таких домов в округе? Характерный домик, ничего не скажешь.

Или до утра они все уйдут? Все — это не те двое, которых я уже видел. Оружия тут хватит человек на двадцать как минимум. Выходит, тут кого-то ждут? И до утра все соберутся и двинутся... Куда? На Варшаву? Коммунистическую диктатуру свергать? Или за кордон? Тут граница не очень далеко, но это граница с братской Чехословакией и не менее братской Германией. Демократической притом. Там вооружённую группу встретят неласково.

Особенно если я про неё сообщу.

 Значит, нужно сделать так, чтобы я никому ничего не сообщил. Как? Я знаю — как. А уж они-то тем более знают.

Лицо у поляка было симпатичное. Такое — располaгающее. И знакомое. Я сразу не понял почему, но потом сообразил — похож был на польского актёра, который в «Четырех танкистах» Густлика играл. У него ещё смешное имя было. Точнее, не имя, а фамилия. Имя у него было Франтишек, а фамилия — Печка. Вот поляк был на этого Франтишека Печку похож. Такой же высокий лоб с залысинами, вьющиеся волосы, глубоко посаженные глаза. В кино Густлик был очень добрый и отзывчивый парень. В книге — тоже. Я книгу читал. И фильм видел. А кто у нас его не видел? У нас всех собак потом Шариками звали. Такой весёлый был танкист. Немцев, правда, убивал тоже легко и весело.

Со скрипом открылась дверь, вошёл старик.

Значит, если этот, Густлик, мне тогда показался старым, то вошедший был совсем уж древним. Лет семьдесят, не меньше. Но крепкий. Высокий, когда входил в дверь, даже голову наклонил. Не громоздкий, покрытый мускулами, а такой, как из веревок скрученный. Жилистый. Седой, морщинистый, но глаза светились молодо.

И без огнестрельного оружия, что меня в тот момент порадовало. Меховая безрукавка поверх вязаного свитера, брюки заправлены в тёплые вязаные носки. На ногах кожаные тапочки, похожие на индейские мокасины.

— Кто такой? — спросил старик у Густлика.

По-польски спросил, а тот по-польски ему и ответил, что пять парней шли по дороге. Я не понял сразу, почему он не сказал, что солдаты с сержантом, а потом сообразил — выбирает Густлик такие слова, чтобы на русские не были похожи, чтобы русский его не понял. Солдаты и сержант — любой бы понял, а хлопаков — нет.