Ведьмачьи легенды

— Пан, закурить не найдётся? — вдруг высунулся у меня из-за спины Лёшка Громов.

Громов не то чтобы совсем дурак. Он простой. Я до службы в армии даже не подозревал, какие простые люди встречаются на свете.

Лешка, например, мог на политзанятиях совершенно серьёзно искать на карте столицу Антарктиды, а потом и весь материк, шаря указкой по Африке, Америке, Азии и снова по Африке...

Ко всем полякам он обращался исключительно «пан!», будучи искренне уверенным, что это короткое и энергичное слово — почти оскорбление. Наши поляков панами за глаза называли, а он — в лицо. Думал, что практически унижает этим собеседника. Демонстрирует превосходство.

— Курить не дадите? — повторил вопрос Лёшка.

— Сейчас, — сказал поляк. — Пойдёмте за мной. У вас есть оружие?

— Четыре лопаты, — сказал я.

- Хорошо, — одобрил поляк, и я не понял: хорошо, что не автоматы, или то, что у нас лопаты — и в самом деле его обрадовало. — За мной. Тут рядом.

Мы пошли за ним, автоматчик двинулся следом, освещая дорогу и немного спину идущего впереди поляка.

Тот был в плаще, блестевшем в свете фонаря. Такой клеенчатый чёрный плащ с пелериной, я таких в обычной жизни не видел, но в кино именно в таких ходили шпионы и убийцы. А ещё — эсэсовцы. И рук из-под плаща видно не было, так что в них мог быть хоть топор, а хоть автомат.

Мы свернули с дороги на какую-то тропинку, луч выхватывал из темноты справа и слева голые ветки кустарника, покрытые светящимися каплями воды. Под ногами хлюпала грязь.

— И пожрать бы... — сказал Лёшка, который шёл сразу за мной.

Ему было хорошо, он автомата не видел. А я только об автомате и думал. И прикидывал, а не сигануть ли в сторону, не рвануть ли через кустарник в глубь леса, ведь не попадут же, точно не попадут. Деревья пулю не пропустят дальше чем метра на четыре-пять. Если бежать, пригибаясь и петляя, то промажут. Точно — промажут. Влепят мне вдогонку, но не достанут.

А вот в ребят — попадут. И это значило, что я никуда не побегу. Хотя это, наверное, был вовсе не героизм, а глупость. Если нас собирались убить, то ребят всё равно убьют, а для меня — шанс. Зачем погибать с остальными, если есть возможность выжить?

Мне и сейчас противно вспоминать те свои мысли. И я до сих пор горжусь, что не поддался им тогда. Наверное, это самый храбрый мой поступок за всю жизнь. Или даже единственный по-настоящему смелый.

Минут через десять мы пришли.

Вначале я увидел свет фонаря.

Фонарь висел над воротами — высокими, деревянными, со здоровенными железными петлями. Ворота были открыты.

Дождевые капли вылетали из темноты и бились о пузырящуюся лужу. Могло показаться, что вода льётся из-под жестяного абажура, как из здоровенного душа.

Вправо и влево от ворот тянулся забор из толстых широких досок. Забор терялся в темноте, как будто, не сворачивая, перегораживал всю землю — от края до края.

Вот сам не знаю почему, но в голове мелькнуло — замок. Хотя с детства знал, что замок — это высокое, каменное, на вершине горы или, в крайнем случае, холми. А тут — деревянный забор и ворота, но всё равно — замок.

Ну, словно повеяло чем-то древним. Не дряхлым, нет, а именно древним.

Двор, между прочим, был вымощен крупным булыжником, отливавшим в свете фонарей воронёной сталью. Широкий двор. Справа и слева стояли какие-то хозяйственные сооружения, может, сараи или склады. В глубине двора притаился дом. Все постройки были сложены из брёвен в обхват толщиной. Из старых брёвен, потрескавшихся, но не истлевших.

Дом был двухэтажный, с небольшими, словно прищуренными, окнами. И с высокой пирамидой крыши.

Поляк в чёрном плаще поднялся на крыльцо, постучал в дверь.

— Замёрз как собака, — сказал Лёшка. — Слышь, пан, пожрать что-то будет? Горячего чего-нибудь...

Открылась дверь, поляк что-то сказал, потом оглянулся на нас, но лица я не увидел — капюшон был глубоким.

— Проходите в дом, — прозвучало из темноты под капюшоном.

В доме было тепло. Пряно пахло какими-то травами. И, кажется, лекарствами. А ещё чем-то незнакомым и неприятным.

Я остановился на пороге, но Лёшка подтолкнул меня в спину, и я вошёл. За мной — остальные.

Ноги мы кое-как вытерли на крыльце, но мокрые следы всё равно оставались.

— Стоять, — приказал я. — Дом загадим.

— Могу снять сапоги, — тут же предложил Лёшка. — Слышь, пан, а сапоги снять?

— Ты портянки давно менял? — спросил я.

Лучше уж пачкать, чем вонять.

Наверное, об этом подумал и поляк, поэтому сказал, что мы можем ходить так, обутыми.

— Вот туда входите, — указал он на дверь сбоку. — А вы, товарищ сержант, проходите за мной.

Я вполголоса предупредил Лёшку, чтобы без глупостей. Вот чтобы вошел, сел или стал в углу и не дёргался. И ничего чтобы не клянчил. И чтобы, упаси бог, ничего не вздумал стащить, хоть еду, хоть посуду. Предупредил, что если он что-то такое затеет... Или кто-то ещё что-то такое удумает, то дело даже до трибунала не дойдёт. Я лично, своими руками...

Парни кивали, не спорили и обещали себя вести в рамках, вроде бы даже искренне обещали, особенно Лёшка.