Ведьмачьи легенды

— У меня было искушение провести этот разговор в более живописной обстановке. Ну, знаешь, цепи на стенах, пылающий горн и дяденька в красном колпаке, с набором блестящих инструментов. Там бы ты рассказал многое. Там все поют как соловьи, а баллады сочиняют махом. К счастью, меня твои тайны совершенно не интересуют. Пока. Учти, один необдуманный поступок может переменить всё.

— Я понимаю.

— Замечательно. А теперь топай отсюда.

Чувствуя невыразимое облегчение, Лютик встал со стула и двинулся к двери. Он даже успел сделать два шага, но тут природное любопытство одержало верх, и, обернувшись, поэт спросил:

— А как же война?

— О чём ты? — поинтересовался мэр.

— Ну, война. Если дракону может навредить один профи, как его можно использовать на поле боя?

Мэр пожал плечами.

— На войне дракон сжигает огнём с неба, наносит массовый удар. Главное, его присутствие вселяет в солдат уверенность в непобедимости. Уверенность на поле боя — дорогого стоит. А насчёт профессиональных истребителей чудовищ... Ни один из них на поле боя не сможет даже близко к ящеру подойти. За этим следят строго. Понял?

— Да.

— Умный мальчик. Кстати, некоему слишком ретивому лакею мои люди намекнут, что мешать творчеству известного рифмоплёта не рекомендуется. Если надумает ещё раз пустить в ход какую-нибудь конечность, очень быстро её и лишится. А теперь — уходи, не мешай занятому человеку.

6

Пыли в архиве оказалось более чем достаточно. Нашёлся там и хранитель, до невозможности пропахший луком старичок. Провожая Лютика к выходу, он бормотал:

— Похвально, когда молодёжь интересуется историей. Очень похвально.

— Редко подобных мне видишь? — нахально улыбаясь, поинтересовался поэт.

— Очень. Ты достойный молодой человек. Глядишь, настолько заинтересуешься, что и сам станешь архивариусом. Платят хоть и мало, но зато — почёт и уважение. Со мной даже стражники здороваются, случается. Я — служивый человек, у города на содержании, как и они. Смекаешь?

— Заманчиво, конечно, — ответил Лютик.

— После моей смерти место это освободится. Подожди лет десять, и будешь жить — как сыр в масле кататься.

— Подожду.

Лютик толкнул толстую, обитую железными полосами дверь, и она со скрипом распахнулась. Архивариус ещё что-то бубнил в спину, но поэт его уже не слушал. Он вышел из башни архива, и его от свежего воздуха аж замутило. Привалившись к стене, он прикрыл глаза, поскольку их слепило солнце. И всё не проходило ощущение, будто к пальцам его пристала покрывавшая хрупкие, ломкие страницы смесь из плесени, грязи и свечного сала. Хотелось немедленно вымыть руки.

Немного погодя полегчало. Поэт протёр глаза, огляделся и двинулся прочь. Шагая кривым, поросшим крапивой переулочком, он думал о сведеньях, которые обнаружил более чем за половину дня кропотливой работы. Пригодятся ли они ему? Вот в чём вопрос.

Впереди, уже совсем недалеко, шумела толпа, кричали торговки, кто-то свистел, хохотал, распевал песни. Там была базарная площадь. А здесь, в переулке, царила тишина и покой. Здесь всё, казалось, замерло, словно архивная башня обладала свойством притормаживать время на прилегающем к ней пространстве.

Мысль показалась ему настолько безумной, что он невольно улыбнулся. Подумал даже, что есть ещё у него порох в пороховницах. А значит, и баллада никуда не денется, получится достойной.

Переулок петлял. В очередной раз свернув за угол, Лютик резко остановился. Он даже подался назад, намереваясь пуститься наутёк, да не успел. Три дюжих наёмника подскочили к нему и, прижав к забору, взяли в полукруг.

— Что, стихоплёт, жизни радуешься? — ухмыляясь, спросил один из них.

Отсутствие передних зубов делало его ухмылку отвратительной. Другой наёмник, заросший до глаз длинной клочковатой бородой, сорвал с плеча поэта висевшую на ремешке лютню и небрежно отшвырнул прочь. Третий, с блёклым, совершенно неприметным лицом, оглянулся на стоявшего неподалёку человека в обильно украшенной золотом ливрее, спросил:

— Начинать?

— Сначала скажу ему пару слов. Ласковых.

Лакей подходил неспешно, глядел со скукой. К чему эмоции? Птичка уже попалась.

— Это для меня лишь работа, не более, — сообщил он, остановившись в паре шагов от Лютика. — Случалось делать и более грязную.

— Представляю, — с презрением сказал поэт.

— Не представляешь, — возразил лакей. — И в этом твоё счастье.

— Мэру твоя работа не понравится. А он мэр вольного города...

— Меня предупредили, — сообщил лакей. — И я внял. Приучен. Поэтому сейчас я тебя и пальцем не трону. Всё сделают некие незнакомцы. А поскольку их трое, то я всего лишь не стал тебя спасать. Побоялся. Какие у меня шансы против таких молодцов? Не правда ли, ребята?

— Так и есть, — буркнул бородач.

— Начинать? — вновь спросил неприметный.

— Да подожди, — сказал лакей. — Мы не договорили. Ну, ещё разок чирикнешь? Не бойся, калечить тебя не будут. Так, бока намнут, чтобы ума добавить.

— Ума? — спросил Лютик. — Это о чём ты?

— Да о том, что пора бы тебе образумиться, — лицо лакея скривилось, словно он лимон попробовал. — Перестать шалопайничать, прекратить досаждать серьёзным людям.