Ведьмин коготь

Зачем она ему? Мало ему Михаила, который сначала ненавидел его, а теперь служит ему, как верный пес? Ведь это он помогал Верьгизу, напавшему на Женю в сквере: она успела его заметить, он маячил неподалеку от нападавших, хотя и старался отвернуться, как если бы не хотел, чтобы Женя его узнала. И все же она его узнала. Был там и кто-то еще, тот, кто держал ее. Но о том, что она поймала змейку в плече бывшего мужа, не знал никто, кроме него. Конечно, он мог кому-то еще сказать. Самому Верьгизу, например. Но как так вышло, что Михаил ее предал?! За что? На что повелся? Да это неважно – важно, что снова предал, уже второй раз, но тогда, много лет назад, у нее только сердце разрывалось от боли и горя, а теперь ее жизнь в опасности!

Надо бежать отсюда. Надо бежать!

Что, вот так, голой?

Женя вернулась к топчану, стащила бархатное покрывало, завернулась было в него, но оно оказалось тяжелым, душным, оно стесняло движения, и Женя решила взять его с собой уже в самую последнюю минуту, а пока действовать налегке.

Снова подошла к окну – и разочарованно покачала головой: рама была плотно вставлена в стену, никаких ручек или задвижек. Прижала к стеклу ладонь – может быть, удастся выдавить? Нажала всего-то самую малость, но стекло треснуло!

Обмотав ладонь краем бархатного покрывала, Женя принялась расшатывать осколки. Кое-что удалось вытащить, однако стекло оказалось вставлено в раму настолько прочно, что нипочем не поддавалось ее усилиям: осколки угрожающе торчали, не оставляя никакого шанса протиснуться между ними, да и само окно было слишком узким, чтобы она смогла вылезти в него.

Придется попробовать открыть дверь. Но и это оказалось невозможно: поди-ка открой дверь, в которой ни ручки, ни замочной скважины!

Женя беспомощно стояла у двери, всхлипывая, пугаясь того, что начала поддаваться отчаянию, а ведь отчаяние отнимает силы! Вдруг вспомнилось: не далее как вчера – неужели это было всего лишь вчера, или она несколько суток пролежала без сознания на этом зловещем черном бархатном ложе?! – она с таким же отчаянием смотрела на почерневшие, заплесневевшие страницы дневника Евгении Всеславской, а потом коснулась их ладонями – и… Да ведь и стекло треснуло, как только она прижала к нему ладони!

А если попробовать?

Она всем телом прижалась к двери, приникла к ней ладонями, гладила ее, ощупывала, словно пытаясь найти некое слабое место, словно пыталась добиться ее, двери, доверия.

Что-то скрипнуло, щелкнуло – и замок открылся!

У Жени подкосились ноги: она почувствовала ужасную усталость, часть ее энергии словно бы перелилась в дверь! – и, переводя дух, села на низеньком порожке, чтобы дверь, не дай Бог, не закрылась снова.

Немного погодя, когда ноги и руки перестали трястись, а мельтешение разноцветных пятен в глазах замедлилось, Женя встала и принялась осматриваться в комнате, в которой очутилась теперь.

Собственно, она ничем не отличалась от прежней: узкое окно, за которым серело небо, топчан, накрытый черным бархатом, посредине, а также дверь в стене: дверь без ручки и замочной скважины, дверь, к которой Женя ринулась уже смело, прильнула к ней, прижала ладони… Но напрасно.

Дверь – Женя чувствовала это! – сопротивлялась ей всем существом своим. Да, Женя воспринимала ее именно как живое существо, которое знает свою силу и даже ехидно насмехается над попытками одолеть себя.

Наконец Женя отошла и опустилась на топчан, пытаясь осознать свое поражение и решить, что делать дальше.

В голову пришло одно: рано или поздно эту дверь кто-нибудь откроет с другой стороны. Надо напасть на этого человека. Ударить его, оглушить – и бежать.

Вдруг вспомнилось, как Алик Фрунзевич на прощанье пообещал ей оружие. Жаль, что так и не успел его передать. Хотя что это могло быть? Пистолет? Она не умела стрелять, да и вряд ли решилась бы выстрелить в человека, даже если бы это оказался Верьгиз. А может быть, Алик Фрунзевич передал бы ей кинжал? Ну, кинжалом человека ударить – это, пожалуй, еще страшней, чем в него выстрелить!

Впрочем, даже успей Алик Фрунзевич передать Жене оружие, его всяко у нее отняли бы, когда приволокли сюда. Если ни одежды, ни обуви, ни даже белья ей не оставили, то о каком оружии можно мечтать?!

А может быть, удастся отломить ножку от топчана, чтобы ударить ею пришедшего и оглушить его?

В эту минуту послышался скрежет, который не мог быть не чем иным, как скрежетом ключа, поворачиваемого в замочной скважине, и Женя, схватив в охапку черный бархат с топчана, подлетела к двери и притаилась за створкой. Она набросит бархат на того, кто войдет, опутает тяжелой тканью, повалит на пол, а сама выскочит. Наверняка ключ останется в двери с той стороны. Она закроет дверь и пустится наутек – без разницы, что голая. Выскочит из дому, начнет кричать, звать на помощь…