Ведьмин костёр: обожжённые любовью

Узнать, что случилось между Олегом и Баженой я не успела. В горницу вошли толпой слуги. Кто нес стопки тканей, подушки и одеяла, кто огромный ушат, а кто воду в ведрах. Из некоторых валил пар.

– Раздевайся, – с порога приказала Ганна, не глядя на то, что слуги еще не удалились.

Улада, занятая раскладкой принесенного белья, с тревогой оглянулась. Предупредила взглядом, чтобы не ерепенилась. Я сняла с себя душегрею и теплый платок. Взялась за завязку первой юбки, а когда та упала к ногам, потянула за шнурок второй.

«У меня хватит юбок, чтобы дождаться, когда последний слуга покинет горницу. Не удастся унизить, выставляя на всеобщее обозрение, точно корову на ярмарке».

Пока я возилась с монистами, что запутались в волосах, Ганна не выдержала. Поняла, что нарочно тяну. Подлетела и дернула со всей силой, надсадив мне цепочкой шею. Отшвырнула любимое украшение народа рома, будто взяла в руки ядовитую змею. И не ожидала, что я шагну ближе и схвачу крепко за руку. Так крепко, что у злыдни из глаз слезы брызнули. Не знала доносчица, что я имею опыт укрощения строптивых служанок. Мама с детства вбивала в голову, как вести хозяйство и управляться с челядью.

– Еще раз до меня дотронешься, прокляну, – прошипела я через зубы. Увидев оторопь в ее глазах, добавила: – Сгниешь от черной хвори.

Еще отец учил, что таких сразу нужно ставить на место. Покажешь слабину, пропадешь. Желая выслужиться перед Добронегой (как же, у князя появилась новая игрушка!), Ганна не чувствовала, что имеет дело не с какой–то там захухрей, подобранной на улице, а с человеком, знающим себе цену. Уж не потому ли она обнаглела, что никогда не получала отпор? Почему вдруг почувствовала себя всесильной? Гнева князя не боится, зная, что есть кому защитить? Или никто не осмеливался жаловаться?

«Надо бы мне в причинах ее бесстрашия разобраться. Как бы самой не стать жертвой козней».

Глава 13

Дождавшись, когда последний слуга покинет горницу, разделась и залезла в ушат. Улада налила туда густого отвара из темной бутыли, отчего над водой поплыл аромат летних лугов. Привычно хотела сама помыться, но не дали. Улада сначала занялась волосами, потом потерла мочалом тело. Когда ополоснула волосы подкисленной водичкой, служанка бросила на пол тканый коврик, чтобы я на него встала, и укутала меня в простыню.

Ганна молча наблюдала за нами, но стоило вылезти, как юркнула за дверь. Еще не успели вытереться, как явилась компания из трех женщин в годах. Все три были вылеплены как с одного образца: грудастые, широкобедрые, румяные лицами. Волосы скручены на макушках и спрятаны под платками. Поверх рубах тяжелые сарафаны, подпоясанные фартуками. Меховые безрукавки и войлочные чуни делали баб еще массивнее.

Улада тут же отошла в сторону и потупила взор. Ганна застыла у двери, сложив руки на груди. Я не поняла, что происходит, поэтому не успела ни поздороваться, ни спросить, что надобно. Самая старшая подошла и сдернула с меня влажную простыню. Я ахнула и закрыла грудь руками.

А женщины закружили вокруг меня, точно вороны над добычей. И каждая рассматривала так, будто выискивала какой-то изъян.

– Зачем глумитесь? – спросила я испуганно.

– Не куражимся, а дел делаем, – ответила старшая. – Еще не хватало, чтобы перехожий люд в дом хворь принес.

Когда повозились в волосах и ничего обнаружили, приказали открыть рот.

– Вы точно коня на ярмарке выбираете, – я уклонилась в сторону от цепких пальцев, готовых впиться мне в подбородок, чтобы заглянуть глубоко в глотку.

– Если бы коня, так не придирались бы, – выдохнула средняя, удовлетворившись осмотром глаз, для чего раздвигала мне веки.

Третья женщина наклонилась и неожиданно сунула мне между ног руку. Мазнув пальцем по срамным складкам, поднесла его к носу. Понюхала.

– Когда ждешь дитя? – спросила, вытирая руки.

– К весне.

Все трое так же, как вошли, покинули горницу, не объясняя причины. Ганна шмыгнула за ними.

– Что это было? – кутаясь в простыню, спросила я у Улады. На глаза наворачивались слезы. Я испытала унижение и самое обидное, что никак не могла противиться ему. Даже обозные были со мной, пришлой нахлебницей, учтивы.

– Князь каждую новую зазнобу осматривает, прежде чем позвать в постель, – служанка отвела глаза. Ее щеки пылали от смущения.

– Разве для того я пришла, чтобы постель князю греть? – возмущение распирало меня. – Я же не вещь безмолвная, чтобы без моего ведома решать, с кем любиться. Я ведунья. Этим и славна.

– Раз хозяин велел осмотреть, значит, приглянулась.

Я не поверила. Этим девкам–служанкам лишь бы болтать. А может, князь о моем здоровье печется? Если бы была хворая, лечить приказал бы. Знаю же, что о дорогом всегда заботятся, а уж тем более о таком, что стоит две деревни.

Нашу беседу прервало появление еще двух девушек. Те принесли рубахи, сарафаны, башмаки из войлока, чтобы дома ноги не стыли. Отдали все Уладе. Пока та расчесывала мне волосы, служанки вычерпали из ушата всю воду и подтерли полы. Меня уже одели, когда пришли крепкие парни и унесли ушат.