Ведьмин костёр: обожжённые любовью

Я до смерти испугалась непонятного шума, но еще больше, что не удержу вздыбившуюся лошадь. Я повисла на поводьях, чтобы не дать ей убежать, иначе я осталась бы одна в этих бесконечных горах. Когда удалось справиться, я посмотрела назад, и поняла, что боги меня все же берегут. От той площадки, где мы совсем недавно передыхали, не было и следа. Ее слизала языком лавина. Путь назад был отрезан.

– Все будет хорошо, – прошептала я, непонятно кого уговаривая – себя или лошадь, и на подгибающихся ногах пошла вперед.

Обогнув скалу, я застыла. У моих ног раскинулась поражающая дух долина. Казалось, всюду, куда хватает взгляда, волнуется море, где вместо волн – холмы. И среди всего этого хаоса заснеженных волн спасительная земля. Круглый пятачок, на котором стоял дом. Посеревший от времени и непогоды, зовущий теплым светом в окне.

– Что ж, «брат», ты звал, и я пришла, – прошептала я и начала долгий спуск.

Хорошо обозревать с высоты. До любого места будто рукой подать. Когда же я спустилась, то поняла, что не знаю, в какую сторону идти. Не было видно и намека на дорогу. Отсюда, снизу, холмы смотрелись вовсе не маленькими. Покрытые снегом, они щетинились редкими деревьями и кустарниками. Куда ни глянь, всюду одна и та же картина.

Одно успокаивало – не было того ветра, что свирепствовал наверху. Зато намело сугробов почти по пояс. Как пробираться по такому снегу? Никаких сил не хватит. Я сделала полсотни шагов и выдохлась. Не об этом ли предупреждали местные, что к ведьме лучше не соваться? Сколько людей так и не добралось до нее и лежат где–то под холмами?

Вытерев пот со лба и облизав пересохшие губы, я достала из–за пазухи оберег Великой Ткачихи и прижала его к губам.

– Богиня Мокошь, помоги! Не дай пропасть твоей дочери!

В вышине запела–зачирикала птичка. Мелкая, сразу не разглядеть, но до чего голосистая! Покружившись над головами, села на ближайший куст и уставилась на нас бусинами глаз, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Лошадь фыркнула, но красногрудую птицу не спугнула.

Я, скинув варежки, торопливо полезла в карман полушубка. Вытянула тряпицу, которую дал мне нищий, развернула ее и показала снегирю на открытой ладони рыжую прядку, перетянутую шелковой ленточкой. Понятно же, что птица появилась не просто так.

– Веди к нему, он звал.

Я даже вскрикнула, так неожиданно снегирь сорвался с ветки и цапнул острыми коготками прядку. Взлетела высоко, прямо к тучам.

Долго я стояла, задрав голову. Очень долго. Заболела шея, потемнело в глазах. Уже отчаялась, когда к моим ногам с небес упала моя же ленточка. Лишь ленточка. От рыжего локона не осталось и следа. Как и узелков на ленте. Только я наклонилась, чтобы поднять ее, как она вдруг сделалась длинней и стремительно поползла меж холмами. Ярко–красная, она ложилась на снег, и тот под тяжестью легкого шелка расходился и открывал прячущуюся по ледяным настом зеленую траву.

Я пошла по этой траве, ведя за собой лошадь. Останавливалась, чтобы продохнуть – путь оказался долгим и путанным. Я видела, что не раз возвращалась на тропу, по которой уже шла. Лента же вилась, звала, вздыбливалась волнами, когда я замирала, разглядывая ее сплетения, точно ей не нравилось, что я теряю время. А мне было отчего замереть. Я заметила, что в тех местах, где лента пересекала саму себя, образовывался сложный узелок. Точно это и не лента вовсе, а нить, которая вплетается в узор, непонятный мне и не видный с такой высоты.

Начало смеркаться, когда наш путь подошел к концу. Ленточка, перед тем как исчезнуть, вывела к расчищенной от снега лестнице. Деревянной, но крепкой, сделанной совсем недавно, что было заметно по свежеструганному дереву. Поднявшись, я попала на зеленую поляну. Лошадь, хоть неловко, тоже забралась следом за мной. Увидев траву по щиколотку, принялась щипать ее. Я огляделась и не обнаружила даже лужицы от снега. Обернулась – холмы продолжали тонуть в белой пелене.

И дом выглядел совсем нет так. С высоты он казался старым и покосившимся, согнувшимся под тяжестью снега, здесь же я видела добротно срубленный терем. С колодцем во дворе, с хозяйскими постройками, с возделанными грядками, с сушащимся на веревке бельем – по большей части мужским. Свет горел в светелке на втором этаже. Легкий ветерок трепал занавески в открытом настежь окне.

– Что за чудеса такие? – произнесла я вслух и, подхватив повод, повела лошадь вперед. Та неохотно подчинилась и пока шла, так и норовила отщипнуть изумрудной зелени.

Побоявшись, что лошадь уйдет, я привязала ее, прежде чем подняться на крыльцо. Сняла теплый платок и расстегнула шубу. На лбу выступила испарина, но уже не от усталости – все же я прошла немалый путь, а от жары. Вечерело, а вокруг было так тепло, словно зима уступила место знойному лету.

Выдохнув, я взялась за дверное кольцо и постучала. Волнуясь, кусала губу. Сначала долго не открывали – пришлось постучать еще раз, а потом вся сжалась от страха, когда послышались тяжелые шаги. Кто–то большой спускался с лестницы. Спрашивать, кого принесло, не стал. Распахнул настежь дверь и замер.