Ведьмин Кут

Было нам тогда с Асель лет по восемь. Прибегает она раз к нам в избу вся в слезах. Что такое?

– Меня маменька опять бранит. Прокляла меня, да сказала, чтоб тебя черти унесли.

Ничего не ответила моя бабушка, обняла мою подружку, приласкала, слёзы обтёрла, косы растрёпанные переплела, чаем с шаньгами нас напоила, после ушла в свой угол, долго там что-то шептала, и вынесла такую деревяшечку на верёвочке, ровно сучок сухой. Подозвала к себе Асель, надела ей на шею, молвила: «Это тебе, ласточка моя, носи не снимай, она тебя сбережёт». Надела Асель амулет и побежали мы с ней гулять. Возле дома поляна была у нас небольшая, трава высо-о-окая, кругом берёзы белые, вот и стали мы в той траве в прятки играть. Раз сыграли, два, а на третий раз не нашла я Асель. Искать уже устала.

– Выходи, – говорю, – Я сдаюсь.

А в ответ тишина. Только ветер вдруг порывом по поляне пронёсся, траву примял. Я испугалась отчего-то, заплакала, к бабушке в дом побежала. Так и так, говорю, нет нигде Асель, куда она могла с поляны деться? Там видать далёко кругом. Нахмурилась бабушка, пошла со мной на то место, горшочек с собою взяла с травами и смолой, задымила его, принялась всю поляну обходить, шептать слова.

– Унёс её дух нечистый, – сказала наконец бабушка.

– Как это, бабушка? Куда унёс? Почему унёс? Ты ведь сделала ей амулет! – кричала я в слезах.

Бабушка вздохнула тяжело.

– Я-то сделала, да материнское слово оно всё одно – ребёнку ближе, а особливо в гневе сказанное. Прокляла её мать, вот и услышали её. Говорила я ей, что может прийтись твоё слово в недобрый час, а она не слушала, не верила, вот и стряслась беда.

– Где же теперь Асель? – потянула я бабушку за подол.

– Там, – бабушка указала сухой своей рукой на лес, – И будет она там, покуда мать её обратно не позовёт, да в церкви не покается.

Я ещё пуще взвыла, зная мать Асель. Она никогда не пойдёт и никогда не покается.

– Идём, – сказала бабка мне.

И пошли мы к дому Асель. Долго моя бабка говорила с её матерью, но злая баба, как белены объелась, вопила, что бабка моя – ведьма, и она-то и сделала что-то с её дочерью. А она сама, де, сроду дочери плохого слова не говаривала.

– Ну что же, пока не покаешься да не исправишься, дочери своей тебе не видать, – сказала моя бабушка и потянула меня, идём, мол, отсюда.

А мать Асель всё кляла нас вслед. Слушать было жутко.

Потянулись дни. Асель долго искали, да так и не нашли. Я жила в страхе, боялась даже гулять. Страшно было и не увидеть никогда больше Асель, и так же страшно увидеть вдруг её на поляне. А вдруг она уже превратилась за это время в чудище?… Пришла осень, за ней зима. Асель не было.

– Где же она, бабушка? – спрашивала я, лёжа на печи в морозные ночи, – Холодно-то как, разве выживешь об эту пору без избы, без печи?

– Ветром её по миру носит, дух нечистый таскает её по свету, я молюсь о ней, чтобы полегче ей было.

– Что же она кушает?

– Да что найдёт в избах чужих, ежели кто забудет пищу перекрестить на ночь, то и сможет она поесть, а иначе никак.

– Неужели мы её никогда не увидим больше?

– Ох, милая, не знаю, – печалилась бабушка, – В иных делах и ведьма бессильна. Ничего нет выше материнского слова. Ей сам Бог власть эту дал.

Когда мне исполнилось пятнадцать годов, мы уехали навсегда из тех мест. Прошло семь долгих лет, но ничего не смягчило сердца матери Асель. Она всё так же кляла всех и ругала, а после и вовсе чокнулась, превратилась в свои сорок лет в страшную, чёрную старуху и померла. Да померла на той самой поляне. Зимой, в одной сорочке, нашли её там. Что она там искала? То неведомо. Я спросила бабушку, может она всё же одумалась и звала там Асель? Но бабушка покачала головой.

– Нет, не её она искала, а свой покой, мучили её духи нечистые, ведь проклятие-то оно всегда, как обоюдоострый меч, в обе стороны работает, да только люди того не знают, не ведают. Думают, сделали другому гадость – и остались в радости жить. Нет, внученька, в жизни всегда за всё нужно платить. За каждое сделанное дело, за каждое сказанное слово.

– И вот, бабоньки, – перевела на них взгляд Марфа, – Так я и живу, памятуя бабушкины слова, и храня их в сердце. Слишком страшна та картина, что и сейчас стоит перед моими глазами – мёртвая худая женщина на снежной поляне, с чёрной, словно измазанной сажей, кожей, и костлявыми руками и ногами. Такой нашли поутру мать Асель. Её уже примело снегом, однако безумный взгляд её, уставившийся в сторону леса, я помню до сих пор.

– А что же Асель? Её так и не нашли никогда? – спросили притихшие бабы.

– Нет, – покачала головой Марфа, – Вот и запомните, бабоньки, что нельзя кидаться словами. Назовёте другого нынче горбатым, а завтра сами такими станете. А сейчас ступайте домой, обнимите своих детей, да будьте счастливы.