Ведьмин род

Когда Эгле наконец-то разлепила глаза, он стоял у окна, спиной к ней, глядя на серый городской пейзаж — прямые улицы, квадратные газоны, чуть присыпанные снегом. Тяжеловесные здания, уже сто лет назад казавшиеся нелепыми. И на горизонте — горы, конечно. Горы в дымке.

Мартин стоял, уставившись в окно, впав в оцепенение, будто забыв, что собирался делать. Из одежды на нем были только трусы, в опущенной руке он держал полосатый галстук, чистая рубашка висела рядом на стуле.

Эгле несколько секунд смотрела на его спину — на едва заметный шрам, похожий на татуировку, как если бы лед, разбитый чем-то острым, моментально затянулся снова. Он почувствовал ее взгляд и обернулся с улыбкой:

— Доброе утро.

На его ногах выше колена чернели кровоподтеки.

— А это что такое? — Эгле села в кровати. — Это что, я так тебя?!

— Ну что ты, — он проследил за ее взглядом, — это ерунда… Это Лара Заяц брыкалась, пока я подсаживал ее в вертолет…

Умиротворение, снизошедшее на него ночью, рассеялось, оставив только озабоченность:

— Все изменится. Я превращу спецприемник в человеческое место, я умею. И эту девчонку я превращу в человека.

Он опустился на край постели, склонился, щекоча упавшими на лоб волосами, поцеловал в щеку. Эгле почувствовала запах снега, мороза, свежего ветра, поймала Мартина за руку и не позволила больше встать:

— Ты же понимаешь, что она… не со зла?

— Эгле, я знаю о ведьмах больше, чем ты, — он осторожно высвободился. — Не волнуйся.

Эгле смотрела, как он одевается. Как повязывает галстук перед зеркалом — скучный полосатый галстук. Она не выдержала и спросила ревниво:

— А где тот, с осьминогами?

— Осьминоги для торжественных случаев, — он опустил воротник рубашки. — Помнишь, ты мне рассказывала про традиции инквизиторского костюма: в герцогский дворец — с золотыми обшлагами и золотой цепью, во Дворец Инквизиции — с красными обшлагами, на Совет кураторов — в галстуке с осьминогами…

Он замер на половине движения, глубоко задумавшись, глядя в пространство. Потом будто очнулся, заново перевязал и без того идеальный узел, с лица не сходило выражение болезненной сосредоточенности.

— Я никогда, никогда не стану повторять своих ошибок. Никогда. Я вчера пожалел, что связался с Ларой Заяц, но это так… минутная слабость.

— Главное, что ты вытащил ее из погреба, — сказала Эгле.

— Мы вытащили, — он сдвинул брови. — Поставили на учет… Ладно, я поставил…

Он снова задумался, потом озабоченно покачал головой:

— Что-то не так с этой девочкой. До инициации нельзя понять ни профиль ведьмы, ни силу, но очень она меня беспокоит…

— Ее затравили.

— Я много видел ведьм, которых травили. — Мартин вздохнул. — Дело не в том, что она пережила… Девушка от природы незаурядная. Чем-то похожа на Майю Короб. Из той вышла воин-ведьма с колодцем под девяносто… Что выйдет из этой? Нет-нет-нет, ей нельзя проходить инициацию ни в коем случае…

Он снова посмотрел в окно, будто надеясь увидеть там подсказку.

— Мартин, — сказала Эгле, поддаваясь порыву, — давай я еще раз поговорю с ней, как… ну, как психотерапевт? Или как старшая подруга? Тебя она просто не услышит. Во всяком случае пока.

— Нет, — он закрыл дверцу шкафа, — тебе с ней встречаться не надо.

— Почему?!

— Потому что другие люди будут с ней работать. — В его голосе скользнули интонации Клавдия Старжа.

Эгле вспыхнула:

— Ты не мог бы выключать инквизитора, когда со мной говоришь?!

— Извини, — сказал он удивленно. — Не хотел тебя обидеть.

Он подтянул стул и уселся у кровати, к Эгле лицом:

— Тебя она тоже не услышит. От тебя ей надо ровно одно — инициация, «пройти свой путь». Она станет уговаривать, уламывать, внушать тебе чувство вины, вам обеим будет очень плохо. Ей нужен психотерапевт, но не ты. Ты для нее — соблазн, понимаешь? Как под носом у голодного положить котлету…

Эгле смутилась. Ей стало неловко за свою вспышку.

— Это не значит, что я отказываюсь от твоей помощи, — терпеливо продолжал Мартин. — Поехали сейчас со мной, я тебя заново представлю господам инквизиторам провинции Ридна, и пусть только посмеют вякнуть.

— Не надо так их унижать, — пробормотала Эгле. — Дай время смириться. И вспомни, что кроме кнута у тебя есть…

— Где? — Он встал и демонстративно вывернул пустые карманы брюк. — Нет пряника. Не предусмотрен… Одевайся, поехали. Я бы хотел, чтобы ты была… чтобы я тебя постоянно держал в поле зрения.

— Купи мне поводок.

Она сама не поняла, как слова сорвались с языка. Вот только что было хорошо, тепло, доверчиво, спокойно. И вдруг — он мимоходом посягает на ее свободу, привычно, буднично, как галстук повязывает. А она в ответ, нисколько не задумавшись, намеренно причиняет ему боль. Автоматически, будто мышеловка.

Мартин не изменился в лице, но от него потянуло морозом.

— Прости, — сказала Эгле. — Я несу чушь, потому что мне страшно. И мне тошно от того, как этот мир устроен. И быть в нем ведьмой означает безысходность, как ни крути и ни прыгай. И если написать на бумаге, что ведьма свободна, свободы от этого не прибавится, даже если бумага с вензелями.

Он посмотрел без раздражения и обиды: