Ведьмина гора

Вернувшись домой, после того, как Таня улетела, Ян, чтобы отвлечься, решил навести порядок в книжном шкафу: вспомнил, что ему понадобилась какая-то книжка по психологии – Юнга, а она, как назло, завалилась куда-то, пришлось перебирать все подряд. А на одной из полок обнаружился и альбом с фотографиями. Вообще-то большую часть снимков Ян давно оцифровал и перевел на диски, а до этого альбома сначала руки не доходили, а потом он куда-то делся. Спасибо Юнгу, нашелся. Фотографии в альбоме, в основном, были черно-белые, много детских, чуть поменьше – школьных, а одна – с мамой; это они сфотографировались после того, когда его записали в школу, в первый класс. Мама сидит на стуле, одетая в светлое платье с отложным воротничком, – молодая, красивая, а Ян стоит рядом с ней с папочкой в руках, такой серьезный, коротко остриженный, в шортах и рубашечке, похожей на матроску.

«Мама, мама…» – словно что-то кольнуло в сердце: вот уже десять лет, как ее не стало, а все никак не привыкнуть.

Время лечит?

Вранье все это, время только калечит. Вот и маму оно покалечило, приговорив к заурядной судьбе. И это ее – всеобщую любимицу, красавицу, лучшую студентку универа, которой пророчили блестящее будущее?

«Мама, мама…»

Искрометный талант, несколько иностранных языков, несомненные артистические способности, склонность к серьезной исследовательской работе – и все это коту под хвост!

Все это для того, чтобы коротать жизнь в качестве преподавателя русского языка и литературы в вечерней школе?

Нет, конечно, отношения с мамой вряд ли казались безоблачными: мама, безусловно, подавляла – папу, его, – Яна, – потому что по природе своей все-таки была лидером и считала, что лучше всех знает, как воспитывать сына. А с другой стороны, она и любила его, как никто другой.

Ян покачал головой: нет-нет, авантюристкой была, бесшабашной, артистичной – до конца жизни.

Переписывалась со многими известными писателями, а журналисту из журнала «Студенческий меридиан» и вообще вскружила голову своими посланиями, дурила его, назначала свидания и не приходила, фотографию отправила своей молодой соседки, играла, мистифицировала, тот чуть с ума не сошел. Читала запоем, по утрам занималась гимнастикой, даже в старости сохранила изящную фигуру.

…А умерла так нелепо и так глупо: от меланомы.

Незадолго до смерти ей предложили сделать операцию. В то утром Ян собрался отвезти маму в больницу, и вдруг она, плача, буквально повисла на нем:

– Янчик, не надо в больницу, не пускай меня, не вези меня туда, прошу тебя, умоляю!..

– Мама, мамочка, – повторял Ян, чувствуя, как им овладевает холодная, сумрачная тоска, – врачи сказали, что так будет лучше, мамочка, успокойся, прошу тебя!

Мама прожила после операции несколько дней, успела очаровать всех соседок по больничной палате, которые были от нее восторге.

Врачи сказали Яну, что во время операции выяснилось: метастазы расползлись по всему телу, и спасти ее не представлялось возможным.

Ночью, перед тем как мама умерла, Яну приснился сон. К нему подошла мама, веселая, улыбающаяся, одетая в то самое платье, которое осталось на фотографии с маленьким Яном; она коснулась рукой его лица – будто прощалась – и ушла в какой-то туман или сама стала туманом.

Ян в раздумье посмотрел на фотографию: «Мама, мамочка, я только теперь понял, что так тебя угнетало всю жизнь. Самое гнусное – это убить в себе талант, загнать себя в рутину, заниматься не тем, что тебя греет, встречаться не с тем, с кем бы хотел встречаться, объясняться там, где не нужны объяснения, и все это убивает тебя… по капле, по мгновению… Я каждой порой своей, каждой клеточкой осознаю эту истину…»

Мысли перекинулись и на Таню; Ян вспомнил о ее снах, о ее страхах, о невозможности разорвать тот круг, в который ее вогнали обстоятельства, и потому ее – человека талантливого и незаурядного – ждала, по всей видимости, невозможность переменить свою участь. И от этого становилось еще больнее.

Ян открыл книгу Юнга как раз на той странице, где он рассказывал об одной из своих пациенток, о ее снах и страхах; Юнг считал, что за ее снами и страхами таится некая сакральность.

«Вся ее жизнь, – записывает он в своем дневнике, – уходила на флирт, на секс и тряпки, но лишь потому, что она не знала ничего другого. Она обходилась здравым смыслом, и жизнь ее была бессмысленна. Но в действительности она была Божье дитя, и ей предстояла исполнить Его тайную волю. Я же видел свою задачу в том, чтобы пробудить в ней религиозное и мифологическое сознание, она принадлежала к тому типу людей, которым необходима некая духовная работа. Таким образом, в ее жизни появился смысл и значение, и от невроза не осталось следа…»

Безусловно, Таня была намного сложнее, чем пациентка Юнга; но – и это верно! – она, если не считать ее снов и жизни, о которой никто не знал, в принципе обходилась исключительно здравым смыслом, и потому жизнь ее – действительно – в чем-то казалась бессмысленной.