Ведьмина роща

– Ты лучше сразу в рощу ступай: даст Бог, смилуется Хожий да примет тебя. А я бате скажу, что ты в колхоз к бабке сбежала.

Бросил ей под ноги коробок спичек и складной ножик и пошел догонять остальных. В темноте кто-то вскрикнул и ругнулся на штырь, поминая Хожего. На него зашикали, потом звуки стали стихать, и вскоре Глаша осталась одна.

Глава 7

Говорят, что сердце у меня что камень,
Много правды в этом было сотни лет.
Но тебя увидел – точно выпил пламя,
Точно искру бросил кто на бересклет.

Глаша обхватила колени и долго сидела, глядя на костер. Ей поплакать бы, душу облегчить, да слез нет, только злость разбирает. Аксютка – она просто маленькая и глупая, что с нее взять, а Глеб понимает, что делает, специально всех кругом разогнал, чтобы она волей-неволей к нему пошла. Не станет же все лето одна сидеть.

«Ну уж нет! Меня на поводок не посадишь! Лучше и правда к бабке в колхоз уйду. Аксютка хочет – пусть здесь остается, ее никто не гонит, спасибо, Кондрат заступился. А ко мне захочет – и того лучше, дядька привезет. Там народ незлой, хоть все лето живи. Будем с ней козу пасти да в лес за ягодами ходить».

Думает так Глаша да в огонь смотрит. А тот на нее искрами фыркает, точно сердится. Она будто слышит в треске его, мол, глупая ты, Глаша, коса длинная, а ум короткий. Любит тебя Глеб, любит да боится за тебя, вот и старается рядом держать. И сердечко так и расцветает, так и хочет поверить.

«А если и правда любит? – сама с собой спорит Глаша. – Не его вина, что меня ведьмой кличут. Он, может, и правда думает, что вместе безопаснее лето коротать».

И рада бы Глаша сердцу довериться, а все страшно. Слишком скор Глеб на признания да подарки, точно торопится куда. Вспомнилось ей, как прошлый год Вадька Рыбнин, что дурачком стал, на спор за ней ухлестывал две недели. Уж он ей и песни на баяне играл, и цветы с бабкиной клумбы таскал, и в любви признавался. И тоже все торопился, гнал куда-то. А потом дядька Трофим его к стенке прижал, тот и раскололся, мол, с ребятами поспорил, что Глаша за ним сама бегать будет. Глаша и бегала – по всей деревне потом его кочергой гоняла. Что, если и Глеб с кем поспорил? Он повзрослее, поумнее Вадьки и к девушкам городским подход знает.

Совсем горько на душе стало от этих мыслей. А костер все сильнее фыркает, так в лицо ей и целится. Сбросила Глаша братову куртку, закидала костер песком да к реке пошла. Сперва медленно, а потом все быстрее. И слышит – за спиной шаги тоже ускорились. Глаша остановилась, оглянулась, но в темноте только тень чья-то следом идет.

– Глеб, ты?

– Я, Глаша. Куда ж ты на ночь глядя одна пошла? Дай хоть провожу. – И шаг ускоряет.

И радостно сердцу, что не оставил, и сама на себя за это еще больше сердится.

– Оставь меня, Глеб! Отойди, не то утоплюсь! – крикнула Глаша и к реке побежала.

Только и двух шагов не успела сделать. Налетел на нее Глеб, повалил, к земле прижал и не пускает. Испугалась Глаша, ни крикнуть не может, ни слово вымолвить, замерла, дыхание затаила и лежит, не шевельнется. А Глеб над ней на коленях стоит, дышит тяжело и плечи к земле так и прижимает. Больно Глаше, а она виду не подает и вздохнуть не спешит. Глеб хватку подослабил, в лицо ее вглядывается, за плечи трясет да зовет испуганно так:

– Глаша! Глашенька!

Невмоготу совсем стало, вдохнула Глаша глубоко, аж закашлялась, слезы из глаз так и хлынули. Глеб ее к груди прижал, гладит по голове, и чувствует Глаша: текут по щеке вперемешку со своими чужие слезы.

– Неужто правда так противен я тебе, что ты топиться пошла?

Молчит Глаша, только всхлипывает и сама себя ругает. Чувствует, что напугала Глеба понапрасну, да признаться стыдно. Тот ее усадил на траву, а руки не отпускает, в глаза вглядывается:

– Сама себя мучаешь, Глаша, и мне достается. Я ведь испугался, что и правда в реку бросишься, потому и схватил тебя. А ты меня еще пуще пугать принялась. Или правда плохо стало?

Глаша глаза опустила, не отвечает. И сама уже не знает, в самом деле плохо ей стало со страху или прикидывалась. Видит, что испугался за нее Глеб. Не стал бы он так переживать, если бы на спор за ней ухаживал. Видно, и правда дорога она ему.

А тот сидит, пульс ей на запястье щупает. Пощупал, головой покачал, осторожно руку ее отпустил и в сумочку свою полез.

– Ох, Глаша. Я тебе валерианы принес, да теперь не знаю, кому из нас она больше сейчас нужна. На вот, тебе одну и мне. – Достал из сумки стандарт таблеток, одну сам проглотил, а вторую ей протянул.

Приняла Глаша таблетку, в рот засунула, а глаза поднять все стыдится. И бежать хочется прочь, да сердце глупое отодвинуться не дает. И огрызнулась бы, голову вскинула, косой махнула, но чувствует, что нельзя так. Сидит и сама не знает, как дальше быть. А Глеб таблетки убрал и флягу ей протянул.

– Ты в колхоз к бабке собралась?

Глаша кивнула, воды родниковой глотнула, и как-то сразу легче на душе стало. А все равно стыдно.