Ведьмина роща

– Пусть тени да шорохи, зато людей нет! – отвечает Глаша, а сама все смотрит на мазанку и лист смородинный, невесть откуда взявшийся, в кулаке сжимает.

Встал Глеб перед ней, от реки заслоняет.

– Глашут, сердечко свое побереги. Оно от узоров моих едва не выскочило, а в лесу от каждого шороха замирать будет. Чем мне его лечить потом? В местной больнице всех лекарств – от похмелья да от поноса. Пойдем назад.

Ветер сильнее дует, водой из реки брызгает, гонит с севера тучи, черные, как глаза у Глеба. А Глашу еще сильнее в рощу манит: кажется, ждет ее там кто-то… Отошла опять к дереву, прислонилась к нему, рукой гладит и головой качает:

– Не пойду я назад. В лесу спокойнее.

Оглянулся Глеб на мазанку, шевельнул губами сердито и снова к Глаше повернулся:

– Да как же спокойнее-то тебе будет в ведьминой роще, Глашенька? Ну не хочешь к дядьке, пойдем в колхоз. Только в обход.

А мазанка ведьмина точно радуется словам его, так и хохочет, так и машет занавеской… Рассердилась Глаша и на мазанку, и на Глеба, что сам привел, а теперь не пускает, а больше всего – на себя, что сказок наслушалась и вздрагивает от каждого звука. Топнула ногой, ладонью по дереву хлопнула:

– Была ведьмина роща, а будет моя!

Улыбнулся Глеб странно, голову на бок склонил и глазами своими, что темнее ночи, на Глашу смотрит:

– Это Хожего роща, Глашенька. Будешь с Хожим за рощу спорить?

Вздрогнула Глаша от слов его, посмотрела в глаза, а в них тучи да молнии отражаются. Подняла лицо к небу – тучи черные уже над головой совсем, молнии то там, тот тут сверкают. А из ладошки, которой по дереву стукнула, кровь течет тонкой струйкой. Да только не страшно совсем Глаше, точно пьяная, точно гроза эта из души ее на волю вырвалась. Вдохнула Глаша глубоко-глубоко, растрепала волосы да ленту в воздух подкинула:

– Моя это роща! И Хожий мой!

Завертел ветер ленту, затрепал да вдруг Глебу на плечо опустил. А тот все стоит и на Глашу смотрит:

– И Хожий твой, говоришь?

Глаша глазами сверкнула, кулаки сжала:

– Мой! – говорит.

Улыбнулся Глеб, ленту с плеча снял, на запястье повязал.

– И то верно.

Вспыхнула молния и в другой берег, у самой мазанки, ударила. И так спокойно вдруг стало на душе у Глаши, а вместе с тем усталость навалилась, точно и правда гроза из нее выплеснулась да опустошила до дна. Стоит, кулаки сжала, а у самой едва ноги не подгибаются. Вздохнула Глаша и к лесу развернулась:

– Пойдем, что стоим-то здесь, как два громоотвода. Теперь уж назад точно нельзя, пока гроза не пройдет: над рекой да по берегу открытому долго идти.

Усмехнулся Глеб, следом пошел:

– Ну веди, ведьма моя синеглазая! Присвоила себе мою рощу…

– Это почему же она твоя? – удивилась Глаша, а сама тропинку высматривает: видела же только что, да точно пропала куда.

– А как же! Я давно здесь ночами гуляю, когда не спится. Зверей здесь диких нет, а местные, даже из колхоза, ночью к Хожему не пойдут. У меня и полянка там есть своя с костром, и шалаш, – отозвался Глеб за спиной.

Нашла Глаша тропинку и остановилась:

– Что ж ты сразу не сказал, что место у тебя здесь заветное? Не стала бы я напрашиваться, нехорошо это. Прости.

И стоит, глаза потупила. Глеб ее за плечи приобнял да шепчет с улыбкой:

– Ты ж сама и меня, и рощу себе присвоила. Значит, и место заветное не мое теперь, а наше.

А Глаше все неспокойно, все совестно, да только и думать не хочется, чтоб от рощи уйти.

– Не могу я, Глеб! Меня точно магнитом тянет этот лес. Оттого и говорю глупости.

А тот только усмехается:

– Вижу, что тянет. Такую грозу подняла, до утра теперь деревню трепать будет! Пойдем уже.

За руку ее взял, за собой потянул мягко, но вдруг снова остановился и ладонь к свету развернул.

– Это где ж ты руку так порезала?

Глаша только плечами пожимает. Не заметила она сразу, что не по гладкому стволу, а по сучку острому ударила, а теперь хоть и догадалась, да стыдно признаться. А Глеб рану осмотрел в темноте как смог, головой покачал и пальцем ее зажал.

– Потерпи немного, нужно кровь остановить. А на поляну придем, костер разведем – обработаю.

А Глаше и не больно почти, только совестно. И сама не знает, отчего так рассердилась на Глеба да на мазанку Ефросиньи Ильиничны. Наслушалась баек местных, вот и мерещится бог знает что. А еще больше совестно, что Глеба своим назвала. Негоже это – на второй день знакомства парню такое говорить. И вообще негоже. Он человек взрослый, сам себе принадлежит.

Глава 8

Ночью в роще туман до пояса,
А в тумане глаза да шорохи,
А в тумане огни да всполохи,
Ночью здесь говорят вполголоса.

Идет Глаша по роще, голову опустила. И рвалась сюда так, а сердце не радуется. Только Глеб не отпускает, крепко за руку держит, вперед ведет так уверенно, точно и правда дом у него здесь. А лес все гуще становится, березки белые назад убегают, а впереди все больше сосны из темноты выскакивают. И давно бы пора колхозу показаться, а ни единого огонька.

«Может, сбились мы с пути в темноте?» – думает Глаша.