Ведьмина роща

– Никакой это не театр! И я тебе поверил, Глаша. Скажешь, шутки это были, что роща и Хожий твои? – Глеб так и не двигался с места. – Ведь твои же, Глаша! Не веришь?

Головой мотает Глаша, а сама все слезы унять не может. И рада бы Глебу поверить, да сердце все саднит.

– Ну чем мне боль твою унять, милая моя? Не хотел я обижать тебя да мучить так. Я ж о сказках только говорил, а не о нас с тобой. Не играю я тобой, Глашенька, это ты сердце мое хочешь – приголубишь, а хочешь – бросишь прочь.

А у Глаши мир точно рушится: так сладко, так хорошо с Глебом, и самой поверить страшно, что он это все придумал да играет ей. Кажется, если поверит окончательно, так сердце вовсе разорвется. И зачем только поддалась и позволила приласкать себя?!

– Ну каких ты доказательств от меня ждешь, сердце ты мое? Хочешь, в город тебя и сестру увезу, чтоб не мучили вас здесь? Скажешь – завтра же увезу!

Тянет к ней руки Глеб, обнять ее пытается, а Глаша только плечами дергает да сильнее плачет. Больно ей, горестно так, что и вовсе жить не хочется. Лес вокруг зашумел, ветвями замахал, точно сердится…

Поднялся Глеб, встал над костром, принялся в огонь травы разные кидать да шептать что-то. Стоит и нараспев бормочет то громче, то тише, то быстрее, то медленнее. Глаша плачет, а сквозь слезы слышит: не по-русски он говорит. Волей-неволей вслушиваться стала. Наконец узнала язык, еще любопытнее стало. Хоть и плохо латынь она знает, а слова знакомые то и дело проскальзывают. Интересно ей, о чем Глеб шепчет, внимательнее слушает, повторить пытается, вспоминает одно слово за другим. А от костра травами запахло сладко да пьяно, уже и сердечко саднить перестало, и плакать больше не хочется, только Глеба до конца дослушать да понять, о чем речь идет.

Слушала Глаша, слушала – и вдруг рассмеялась, чуть в костер не свалилась. Вспомнила, как отец, когда они с Аксюткой маленькие были, чтобы убаюкать их, напевал им на латыни строение человеческого тела. А как побольше Глаша стала, начала спрашивать, что слова значат, и постепенно выучила латинские названия частей организма. Глеб сейчас, сжигая ароматные травы, точь-в-точь как отец, нараспев пересказывал ей названия костей и органов, и Глаша, с трудом подавив смех, с детским нетерпением ждала, когда же он спустится в словах своих ниже пояса. И стыдно было за собственные мысли, и любопытно, потому что отец, доходя до таза, перескакивал на строение стопы, и, пока перебирал каждую косточку, Глаша засыпала. А Глеб, услышав ее смех, выдохнул с облегчением, замолчал и обернулся.

– Ну а дальше? – с искренним нетерпением спросила Глаша.

– Дальше? – Глеб удивленно раскрыл глаза. – Что дальше?

– Ну да, что дальше?

Глеб плечами пожал:

– Дальше как обычно в сказках: «И жили они долго и счастливо».

Глаша так и покатилась со смеху.

– Ну что я такого смешного сказал? – Глеб рядом присел, улыбается. – А как еще должны кончаться старинные баллады о любви?

Глаша лицо руками закрыла и еще сильнее рассмеялась.

– Ну все, все, Глаш! Что такое? Язык древний звучит смешно?

Глаша бедная уже смеяться не может, только постанывает от смеха. Забеспокоился Глеб, водой на нее брызгает, по щекам треплет:

– Глашут, тише, тише! Все, давай вдох глубокий и выдох.

А Глаша руки от лица уберет, на Глеба посмотрит и снова смехом заливается. Глеб ее и за плечи трясет, и зовет – все без толку. Достал из сумочки нашатырь да под носом ваткой водит. Насилу успокоилась Глаша, глаза открыла, смотрит на Глеба, а у самой губы в улыбке так и вздрагивают.

– Глашенька, милая! – позвал Глеб, а нашатырь далеко не убирает. – Ну что случилось-то?

Глаша села, ватку у него выхватила, в кулаке зажала да носом в него уткнулась:

– Жили они долго и счастливо?

Глеб кивает растерянно да все волосы ее перебирает ласково, успокаивает.

Подняла Глаша голову, смотрит на него хитро так:

– Глеб, балладе твоей древней о любви имя «Анатомия», а последняя часть тела, которую ты назвал, были ягодицы. – Сказала да снова в кулак носом уткнулась и фыркает, точно кошка.

Застонал Глеб, рядом на землю повалился, руками глаза закрыл:

– Ох, Глаша… Ты меня до могилы доведешь.

– Так Хожий вроде бессмертный? – улыбнулась Глаша, чуть-чуть от смеха еще вздрагивая.

– Да с такой ведьмой талантливой никакое бессмертие не спасет, – усмехнулся Глеб, а сам дышит тяжело так.

Страшно стало Глаше, на колени над Глебом встала да ваткой с нашатырем у лица его водит. Тот отдышался, руки от глаз убрал, смотрит на нее, улыбается:

– Так ты, выходит, латынь знаешь?

Кивает Глаша да все в глаза ему вглядывается. Сел Глеб, покачал головой:

– Что ж ты со мною делаешь, Глаша? Мне скоро самому психиатр нужен будет.

Глаша в плечо ему уткнулась, сама не знает, то ли смеется, то ли плачет. Обнял ее Глеб, в волосы поцеловал и прошептал:

– А как и правда Хожий я? А ты со мной такие шутки шутишь.

Глаша только плечами пожала:

– А как и правда ведьма я?

Рассмеялся Глеб, прижал ее к себе крепче: