Ведьмино колечко

Вышла и побрела в сторону дедушкиной могилы. После душного, нагретого солнцем автобуса в тени кладбищенских деревьев казалось прохладно, хотя день был жарким. Я села на скамейку и скинула туфли, вытянув ноги на густой сочной траве.

Какая неудачная фотография на памятнике! Я помню дедушку сердитым, помню его веселым, но таким надутым я его не видела. Это фото с какого-то документа, не то паспорта, не то партбилета. А лет-то ему было… до шестидесяти не дожил! Скоро старшие дочки его догонят.

– Тусь, что это у тебя на шее болтается? – услышала я.

Повернулась – Митрохин.

– Да так, фамильная реликвия.

– Ты носи эту реликвию, чтобы не видно было. Нечего слабых соблазнять.

– Ладно, не буду. Сам-то как?

– Да видишь…

Скрипнула скамейка под мощным телом севшего на нее Митрохина.

– Тусь, ты жизнью своей довольна?

– А чего? Живу…

– Не слышу энтузиазма в голосе.

– Да понимаешь… без работы я.

– Это ерунда. А вот семья…

– Да не нужна она мне!

– Не свисти! Всем нужна, а тебе не нужна! Хоть бы ребенка завела, что ли…

– Ты же меня навещал в психушке?

– Это была истерия. Ничего страшного. Перегрузили детскую психику, вот и возникла реакция. Я тебя уверяю, будешь заботиться о ребенке, сразу и к работе отношение изменится. Я вот и то сына имею, хоть и незаконного. Правда, кровь дурная.

Еще Троха будет меня семейным ценностям учить! Сам-то!

– Пойду Валеру навещу…

– Я тебя немного провожу.

Да? А я рассчитывала, что он меня до дома довезет. Наверное, без машины, иначе бы предложил.

– Как с бабушкой будешь общаться?

– Да обычно. Обниму и поцелую.

– Вот это правильно. Твоим близким еще понадобится твоя помощь. И сыну моему. Не растеряйся в трудную минуту!

Не попрощавшись, на развилке он свернул на тропинку, ведущую наверх. Я некоторое время растерянно смотрела ему вслед, потом встряхнулась и пошла к Валериной могиле. Странный у нас получился разговор. При последней нашей встрече он был какой-то пришибленный и виноватый, а сейчас вроде бы получил право меня поучать.

Когда я выходила из кладбищенских ворот, подошел Васильевский автобус. Так что через десять минут я уже сворачивала на Банную. Как все улицы, расходившиеся от площади, бывшей самой высокой частью города, она шла вниз, поэтому идти к дому было легко. Открывая калитку, я увидела, что на скамейке у дома сидят Людмила и Павел Алексеевич, но даже не успела удивиться, что мне не сообщили об их приезде, как на меня набросилось что-то грязное, мокрое и визжащее.

– Здравствуйте все! Сашка-племяшка! Ты что, домой уезжать собралась?

– Почему?

– Набрала на память родной землицы. Домой приедешь – отскребешь и на память в платочек завяжешь.

– В платочек не завяжешь. На ней её столько, что можно все цветы в доме пересадить, – сказала выходящая из-за угла бабушка.

– Я знаю, вы шутите! Да помоюсь я сейчас, ладно! – засмеялась Саша.

– Вот только домой не заходи, – одной рукой удерживая девочку, а другой обнимая бабушку, сказала я. – Ба, мы в душ. Кинь нам что-нибудь Сашке после бани одеть.

Вытащила из сумки пакет с халатом и прочие мелочи и кинула ее на крыльцо. Вышла Тоня, на ходу вытирая руки о фартук, подхватила сумку и сказала:

– Ты с нами в вашей бывшей комнате, не возражаешь?

– У нас отличная компания, – подхватила Сашенька.

– Только невыносимо грязная, – сказала я, и, взяв ее под мышку, потащила в летний душ.

Когда мы сели обедать, я спросила:

– А мальчишки где?

– На работе, – ответила Саша.

Оказывается, отдохнув недельку, Кузя с Жорой устроились на комбинат разнорабочими.

– Круто! – восхитилась я. – И не разочаровались?

– Нет, ходят исправно, – сказала Тоня. – Мне, конечно, хотелось, чтобы они отдыхали, но раз уж решили… в конце концов, мужики же они!

– Твой, может, и мужик, а Жорику всего 16! – возмутилась Людмила.

– У нас сплошь и рядом шестнадцатилетние детьми обзаводятся, – сказала бабушка. – Чем девок портить, пусть лучше картошку на конвейере сортируют.

– Ты, тетя Наташа, правду говорила, у прабабушки все по струнке ходят, – сказала Саша.

– И ты?

– А я немножко шалю.

– А бабушка тебя прутом стегает?

– И стегает, и шлепает.

– А ты что же не исправляешься?

– Я потом немножко исправляюсь, а потом опять немножко шалю. А тебя она шлепала?

– А как же! С внучками иначе нельзя.

Хлопнула дверь, зашла соседка тетя Клава. Увидев меня, даже всплакнула:

– Наташенька, думала, не увижу тебя больше. Теперь и помирать можно.

– Что ты, тетя Клава, какие твои годы!

– Да ладно, пожила! Своих детишек не нажила, зато соседских любила, особенно таких шкодливых, как эта егоза. Тихенькие не помнятся, а вашу компанию всё-то вспоминаю. Валерка, Сережка, Толик… он один из них жив, и даже начальником стал.

– Как же, а Митрохин?

– Ты что, аль не знаешь? На год он только друга своего пережил. В 96-м привезли его из Чехии. Свои же бандиты, говорят, убили.

– Тетя Клава, это точно?

– Куда уж точнее. Они и лежат недалеко. К Валере вниз от развилки, а к Сереже – наверх. Рядом с Милочкой Пурит он похоронен и в один день.