Ведьмино кольцо

Эх-эх… тьху! Какая ересь в мозги набивается – прямо как мусор в пылесос (у отца Статора есть, видела, как работает – диво-дивное!). Начхать красавчику на меня, у него невест, пожалуй что, с сотню наберется, да покрасивше, чем я-то. И не о швейной машине он сейчас печется, а службу свою жандармскую справляет, чтоб ему ни дна ни покрышки! Но все одно не осилила я себя, не понесли ноги к отцу Статору с покаянием. Притаилась в кустах малинных, в комочек сжалась, стала ждать.

Вот уж и вся община на улицу высыпала. Встали рядком, пальцы светящиеся вытянули. Отец Статор прошелся, как командир на плацу, обсмотрел, проверил, дал знак: идемте! Двинулись к лесу. Красавчика я сразу признала: долговязый, накидка на нем топорщится, а юбка в клеточку голенища пыльные обметает. Умора! Хорошо еще, все в молитвенном настрое, никто никого не разглядывает. Да и к чему? Знакомы как облупленные, каверзы не чают.

Пропустила я чреду мимо себя, обождала маленечко и вослед двинулась. Дорога хоть и считается тайной, но всякому на хуторе ведома. Отец Статор нас на моление три, а то и четыре раза в неделю водит. Но без него туда ходить запрещено строжайше – иначе Великий Механизмус прогневается, мор нашлет, дары перестанет присылать. У африканцев и прочих островитян это «табу» называется, а у отца Статора – «боронь». Мы не перечим, лишь бы шло как заведено.

Вот и намедни всё как всегда. Тридцать два паломника, не считая самого отца Статора. Идут вереницей, в затылок, глаза долу опущены. У добытчиков торбы, в них железки погромыхивают, у баб-носильщиц – сумки заплечные с ак-ку… в общем, с этими, которые заряжать надо. Подшипник с Шурупом столбы тесаные тащат, а еще два мужика – лопаты и кирки, в окрестных селеньях прибранные. Это тоже подношенье Великому. На всех накидки с шайбочками пришитыми, только у отца Статора облачение другое, с фартуком. Он впереди выступает, посохом землю обстукивает. Красавчик последним тянется, головой крутит, приметы запоминает. Свезло ему, что я ни в добытчицах, ни в носильщицах никогда не состояла, а то б спросили, почему порожняком, без ваги.

Ходу до поляны от хутора – без чего-то час. Община по протоптанному вышагивает, а мне скрозь чапыжник продираться приходится. Ноги-руки в кровь исколола, платок изорвала, а еще ведь стеречься нужно, чтобы не шумнуть ненароком. Обнаружат – и песенка моя спета, а заодно и красавчикова. Он-то и в ус не дует, забавляется, окаянный.

Дошли-таки. Луна из-за хмар выкатилась, растеклась в дымке глазуньей желтоокой. Поляна вся будто соком густым залита. Посередке громадина высится, в пять ростов человечьих, и в длину саженей восемь с гаком. Ребра стальные, колеса со спицами в стланике увязли, ножища слоновья сломанную рябину попирает, десять дул в стороны торчат, а промеж них – как панцирь черепаший. Это и есть воплощение Великого Механизмуса. Едва ль не страшнее, чем он сам, когда в летучем виде предстает. Кто хошь испужается! Я, когда в первый раз эту махину увидела, в бесчувствие хлопнулась, лежала, пока меня отец Статор спиртовым раствором не попотчевал.

Выбрели все на поляну, встали кругом, руки соединили, и началось молебство. Перед тем отец Статор еще раз по ряду прошелся, пальцы проверил. Это на случай, если б какой лазутчик по пути в стан затесался. У меня мурашки по коже забегали. Разоблачит провидец красавчика, и что тогда?.. Но нет, пронесло.

Молебен наш, если кому непосвященному со стороны посмотреть, хоровод напоминает. Но это только поначалу, пока в раж не вошли. Кружатся степенно, переступают в такт, раскачиваются, ровно стебельки на ветру. А отец Статор выводит плавно:

– Явились к тебе, из великих величайший! Внемли мольбе, наполни чаши. Терпят лишенья чада твои сирые. Прими подношенья, отпусти с миром! С праведным плачем во прах падём, даров твоих алчем, милости ждем…

И вьет, и вьет кружево словесное. Это ж надо такой талант иметь! Не иначе самим Великим Механизмусом ему отпущено вот эдак витийствовать.

А корогод на поляне все шибче и шибче раскручивается. В недальнем дупле филин ухнул, вылетел, спугнутый, крыльями замахал – и в чащу. Оно и верно, нечего ему при священном действе присутствовать, зеницы свои диавольские пучить. Здесь ноне праведникам место, и никому другому.

Ой, что это я? А как же красавчик? Эх-эх-эх! Вон он, родимый, вместе со всеми мечется, сапожки свои казенные оттаптывает. Вроде его тоже проняло, вскачь несется, подвывает, того и гляди накидку с головы сронит. Видать, все к лучшему устраивается. Не верил, злыдничал, потешался над нами, а теперь возьмет и переродится. Такое бывает. Наипервейшим послушником станет, отец Статор мне еще за него спасибо скажет и полотер у Великого Механизмуса выпросит. Это такая палка, к ней внизу блямба приделана, в которой щетки крутятся – из фетра или из войлока. Очень удобно в избе прибираться. Я сызмальства в городских квартирах у богатых домработницей батрачила. С утра до вечера горбилась, по сию пору спина болит, нагибаться тяжело…