Ведьмино кольцо

– Олимпиада Юрьевна, – не дал он мне докончить, – слово «нищий» в нашей стране с октября семнадцатого года перестало быть оскорблением. Так что я не в претензии.

– Но вы думаете обо мне как о нелюдимой буке. Не отпирайтесь, я вижу…

И далее я живописала ему, как вкусны ранние грибочки, поджаренные на постном масле и приправленные сметаной. У него слюни потекли, правда-правда! И, как следовало ожидать, он не стал отнекиваться, пошел за мной.

И вот мы сидим с ним у меня в горнице, он уплетает мою стряпню, а я подливаю ему настоянную на хрене самогонку, которая на кого угодно действует как сыворотка правды. Но товарищ Вадим – стойкий оловянный солдатик, пьет и не пьянеет. То есть, может быть, и пьянеет, но по нему не скажешь: за речью следит, язык не заплетается. Разве что взгляды, которые он на меня бросает, становятся все более нескромными. Но отчасти это я его провоцирую: сбросила шаль и расстегнула две верхние пуговки блузки, как бы ненароком приспустив ее с плечика. А что? В избе жарко, печь, пока я готовила ужин, раскалилась, не спасают и раскрытые настежь окна.

Видишь, я ничего от тебя не скрываю и верю, что не заслужила твоих упреков. Я не чувствую к этому человеку ни приязни, ни тем более влечения, но мне отрадна мысль: пока он здесь, передо мной, и пока я заигрываю с ним, ты будешь в безопасности.

О чем мы говорили? Его в основном занимали кишертские леса, но о хуторе и молебной поляне не обмолвился ни разу.

– Олимпиада Юрьевна, если бы вы захотели укрыться как можно надежнее, куда б вы подались? На старый завод? На Змеиную горку? В стан к вогулам?

К чему клонит? Мне не нравились его расспросы, хоть они впрямую и не касались тебя. Я подлила ему еще самогонки, а от ответа постаралась увильнуть, сказала, что по малолюдным местам предпочитаю не ходить – это не к лицу одинокой девушке, поэтому о Змеиной горке и старом заводе знаю понаслышке, да и у вогулов не гостила – они сами ко мне приходят заниматься. Что до игр в прятки, то от кого и зачем скрываться? Мне и в своей избе хорошо.

За окнами уже смеркалось, когда он наконец захмелел. По-прежнему не сводил с меня глаз, будто хотел насквозь продырявить. Я обдумывала, что стану делать, если он начнет ко мне приставать. У печки лежали березовые полешки. Обнаглеет – шандарахну по голове. Или укушу. Способов много.

Он не наглел и с приставаниями не лез. Сидел напротив меня, серьезный, немигающий, а после взял со стола ложку за черенок и стал ее раскачивать, как маятник. Что возьмешь с пьяного! Это было самое безобидное, чем он мог тешиться, и я слегка успокоилась.

А дальше произошло не совсем понятное. Я не пила спиртного, однако на меня внезапно нахлынула сонливость, все, что я видела вокруг, стало подрагивать и растекаться. Неприятных ощущений не было, просто я как-то незаметно для себя потеряла нить разговора, замолчала. Безмолвствовал и товарищ Вадим. За это я была ему благодарна, потому что мне совершенно расхотелось продолжать застольную беседу, и без того тягостную. Я будто задремала, не опуская век. Передо мной проносились обрывки призрачных видений: мы с тобой целуемся у сосны, ты провожаешь меня через лесную пройму, щекочешь мне висок своим дыханием, называешь милой и любимой… просишь беречься злопыхателей и получше припрятать то, что мне пришлют завтра… Ночью придут твои верные янычары брат Шатун и брат Сальник (какие смешные имена ты им даешь!) и все заберут, мне, как и раньше, ни о чем не надо беспокоиться. А затем снова о любви, о твоих страданиях, когда мы в разлуке, сколь бы мимолетной она ни была, о том, как ты маешься из-за невозможности соединить наши судьбы, потому что дело не только в твоем духовном призвании, но и в неготовности общества отринуть ханжество и принять предопределенное природой. Я соглашаюсь с тобой, я отдаю себе отчет: да, наш удел – встречаться тайно, мы вечно будем белыми воронами, изгоями, отщепенцами, а если нас выставят на всеобщее обозрение, то это будет последний наш день, ибо свора недобитых святош и социалистических морализаторов заклюет нас, как…

Что со мной? Наваждение разом спало, фантомы исчезли, и я опять очутилась за столом, тет-а-тет с товарищем Вадимом. Пролепетала смущенно:

– Простите. Я немного… задумалась.

– Я тоже. – Он положил ложку и поднялся. – Спасибо за угощение, Олимпиада Юрьевна. Вы бесподобно готовите, и вообще… я понятия не имел, что вы такая р-разносторонняя.

Хмель с него как рукой сняло. Он, не покачнувшись, вышел в сени, я, захватив шаль, пошла за ним. Куда он сейчас – к себе, на чердак?

– Спокойной ночи. – Он пожал мне пальцы и шагнул за порог. Заскрипела дорожка.