Быстро, быстро! Я понеслась во весь дух и постаралась как можно скорее скрыться в густолесье. Колкие стебли больно впивались в босые ступни, но я не задерживалась ни на миг. Мне все чудилось, что товарищ Вадим – длинноногий, как жираф, – бежит за мной и протягивает свои не менее длинные руки-клещи, чтобы меня схватить. Я затравленно оглянулась, но позади никого не было. Однако тревога не унялась – я осознавала, что времени у меня в обрез. Он без труда угадает мои намерения и не замедлит взять хутор приступом, сколько б войск для этого ни понадобилось. Он из ОГПУ, у него власть, для него, если что, и броневики пришлют…
Но откуда он узнал про вещи, присланные в ящике? О них неведомо было ни Плашке, ни перевозчикам. По твоим словам, посылки шли через Пермь из Москвы, там их и паковали. Выходит, утечка где-то далеко отсюда и товарища Вадима проинформировали из столицы?
Мысли перекрутились, как спутанная пряжа. Ничего, ты разберешься… Твой ум отточен, как бритва, рассечет любые узлы. И все будет хорошо.
Задыхаясь, я ворвалась в твой уютный, заросший крыжовником дворик и забарабанила в оконный переплет. Ты просила меня никогда так не делать, вести себя по возможности скрытно, но сейчас случай был особенный, из ряда вон выходящий.
Вжикнул шпингалет, и ты появилась в дверном прямоугольнике. Была уже глубокая ночь, я, наверное, тебя разбудила. Ты вышла, запахнув накинутый небрежно балахон. Узнав меня, резким движением вскинула голову, и с нее свалился капюшон, обнажив твои вьющиеся локоны. Я, испереживавшись, расплакалась, ты взяла меня за руку, втащила в сени, закрыла дверь и своим низким, мало отличимым от мужского, голосом потребовала объяснений.
У меня никак не получалось говорить связно, я перемежала слова-выдохи рыданиями, умоляла тебя не медлить, спасаться, а потом горло перехватило спазмом, и я уткнулась в твою упругую грудь, открывшуюся моему взору под тонкой кисейной ночнушкой после того, как ты перестала придерживать рясу. Я прижалась к тебе тесно-тесно, обняла тебя, и снедавший меня жутчайший стресс внезапно переродился в такое же всевластное желание, которому я не могла да и не хотела противиться. Оно захватило меня целиком, лишило воли, заставило забыть обо всем на свете, и я…
Глава VII
представляющая аудитории истинную сущность отца Статора
Я – женщина. Ничтожество мне имя? Какой кретин сморозил эту чушь? Мы знамя женской гордости подымем и встанем как одна плечом к плечу. И никогда, мои родные сестры, никто из нас не увлажнит лицо слезами боли беспредельно острой перед гуртом безжалостных самцов!
Но довольно стихов. Я еще не впала в маразм и предпочитаю изъясняться по-человечески. А вся эта рифмованная белиберда – не более чем театральщина, предназначенная для моих легковерных обожателей. Они и так млеют, когда я выхожу к ним в своем черном хитоне, вся увешанная железом, которое гремит в такт моим шагам. Мне кажется, в будущем – близком или отдаленном – это войдет в моду: заклепки, цепи, одежда смоляного цвета… Вспомнит ли кто-нибудь меня как родоначальницу новых веяний?
Ха… Меньше всего я думаю о посмертной славе. Мне всего тридцать пять, и я чувствую в себе достаточно здоровья, чтобы прожить еще как минимум столько же. Причем прожить не праздно.
Да, я не отец Статор. И не мать. Я чистая дева, которую не марал собою ни один представитель так называемого сильного пола. Я отношусь к ним, как к скоту, который необходим в хозяйстве. Скот должен быть накормлен, он требует определенного ухода, но испытывать к нему любовь – это извращение. Любви достойны только возвышенные, обладающие душевными струнами натуры – то есть женщины. Мужчин же Всевышний сотворил потребителями, он забыл вложить в них то, что отличает человека от животного. Все их поступки продиктованы удовлетворением низменных потребностей, ради этого они способны на многое, включая виртуозное притворство. Сколько же глупышек попалось на эту удочку! Но мне открылась истина, я рано поумнела, и никому не удастся меня провести.