Ведьмино кольцо

Инспектор для острастки над головами из ружья стрекотнул, а седой из револьверов выпалил. Народ попритих малость, но не расходится. Не столько по братьям убиенным скорбит, сколько за отца Статора тревожится. Жив ли? Может, его заарестовали и в темницу свезли?

– Нет! – отвечает инспектор. – Никуда мы его не свозили. Сам убег, клопа ему в онучи… И штоб вы знали: никакой он вам не отец… гхы, гхы! Для отца ему кой-чего недостает, а вот по женской части всего предостаточно.

Какой тут галдеж поднялся, мамочка родная! Эх-эх-эх! И мужики, и бабы – все наперебой:

– Бей их! Ишь, измываются… на отца Статора поклеп возводят! Ребра им переломать, нечестивым!

Инспектору по загорбку дрыном засадили, он аж до неба взвился, зачал пулями направо и налево сыпать, а сам орет:

– Тимоха, в избу! Переходим на осадное положение!

Народ врассыпную, а эти двое в сени к отцу Статору запрыгнули и дверь закрыли.

Брат Подшипник – молодой, неразумный – вслед за ними с дубиной бросился, но не добежал – его через оконце подстрелили, еле назад ухромал. Предупредили:

– Кто еще сунется, того наповал! Поостыньте, клопа вам в онучи, и переговорим без нервов. Выберите серед вас парламентеров… гхы, гхы… с ними и потолкуем.

Опамятовались мы, стали совет держать. Кто-то предложил избу сеном обложить и поджечь. Отговорили. Где это видано – обитель отца Статора огню предавать! К тому ж неведомо, где он сам. А ну как злочинцы его в подвал упрятали, а я-то туда по дурости своей и не заглянула…

Судачили и так и сяк. Ажно до утра уши друг другу прожужжали, переливали из пустого в порожнее. Решили договариваться. Выбрали троих – брата Сальника, брата Кронштейна и сестру Втулку – и отрядили их с белой тряпицей заместо флага к избе иттить. Остальные за забором залегли, боялись, не устроят ли те, что в осаде, стрельбу кровопролитную. Но они слово сдержали, подпустили к порогу.

Начались переговоры. Что да как, пересказать не могу – далече было, не расслышала. Гуторили долго, чуть не с час, мы уже заскучали все. Солнце на западную половину неба перевалило, а толку от парламентариев – как от козла молока.

И тут откуда ни возьмись сковородка летающая! Та, которой Великий Механизмус управляет. Продавил тучку над окоемом – и к нам! Низенько-низенько летит, будто подкрадывается. Общинники, как по уговору, – бух на колени и лбами в землю.

– Великий Механизмус! Великий Механизмус! Великий Механизмус!

Каждому понятно: защитник прибыл. Не оставил чад своих в бедствии, решил собственнолично за них заступиться. Счас как жахнет по безбожникам, истребит их поганое семя и по ветру развеет…

Та-та-та-та-та! Это не из сковородки, а откуда-то из леса раздалось. Я лежала, в лопушье зарывшись, но тут разом подхватилась, гляжу: а из-за осинок красавчик московский выбегает с такой же пулялкой, как у инспектора. И в небеса из нее жарит: та-та-та-та!

Накренилась сковородка, дым из нее повалил. Все в ужасе головы позадирали, а красавчик еще одну очередь выпустил – для верности. Мы думали: вознегодует Механизмус, ореолом осветится, покусителя в пепел обратит. Нет же… Закувыркалась сковородка, как голубь турман, – и книзу. По-за хутором грянулась оземь… разлетелась вдребезги на мелкие осколочки… дымный хвост солнце застил…

Что же ты натворил, красавчик?! Неужель Великого Механизмуса в распыл?.. Да как такое возможно?!

Эх-эх-эх!

Олимпиада Перевозчикова:

Что пережила я, когда безликие люди в одеяниях космических путешественников заперли нас в комнатке, вырубленной прямо в скале и больше похожей на саркофаг? По логике, я должна была ужаснуться и, объятая содроганием, погрузиться в мысли о будущем, которое вполне могло оказаться таким же беспросветным, как эта каморка. Но я – не поверишь! – испытывала состояние, близкое к счастью, а все потому, что ты была рядом, здесь, со мной. Небушко мое… мое счастье, моя любовь! Видишь, как твое присутствие действует на меня – с тобой я ничего не боюсь, и нет разницы, где я теперь, на земле или под землей. Я витаю в облаках, качусь по радуге и снова возношусь на эфирных потоках… и мне хорошо!

Если б еще и ты была со мной на одной волне… Но ты зажата, тебя тяготит неопределенность, и на мои ласки ты отвечаешь автоматически, без той страсти, на которую способна.

Очнись! Сбрось шоры, не зацикливайся на плохом! Представь, что мир принадлежит нам двоим и никого больше нет… никто не в силах помешать нашему блаженству, никто не вторгнется в нашу упоительную нирвану, не разрушит ее, не разделит нас, слившихся в единое целое, и не…

Вошел безликий, которого ты называешь Гором, и выдернул меня из нежнейших грез. Я едва успела отпрянуть от тебя и поправить блузку. Хотя его, кажется, нисколько не волновали наши с тобой отношения. Он застыл на пороге, как восковое изваяние, и прожурчал из-под шлема: