Ведьмино кольцо

– Да… То есть нет. Соединяют вогулы по моим ориентировкам, а Гор со своими помощниками производит геологическую разведку. Он не сомневается, что рано или поздно удастся выйти на крупное месторождение золота или алмазов. Другие ценные самоцветы, которыми изобилует Урал, тоже нельзя сбрасывать со счета.

– И что он будет с ними делать? Сгребет в кучу и станет хранить под землей, как Али-Баба?

– О! У него есть возможность транспортировки ценностей за границу и их реализации на европейских и азиатских рынках.

– Иными словами, он хочет загнать наше советское золото за иностранную валюту, осесть где-нибудь в Париже и зажить там, как акула капитализма? А вы-то здесь с какого боку? Он вас к себе в лакеи записал, на хороший оклад?

Какой же все-таки бирюк этот Алипьев! Вывел меня из равновесия, и в голосе моем проявилось уязвленное достоинство:

– До лакейства я, Вениамин Серафимович, никогда не опущусь! Гор взял на себя обязательства вознаградить меня по заслугам за содействие. Он задумал собственную колонию основать… где-то в Гималаях или на Тибете. Чтобы полное равноправие, демократия и благоденствие. Мне полагался ранг заместителя… Не смейтесь! Он стратег, каких поискать. А на случай, если бы с колонией что-то пошло наперекос, он обещал снабдить меня средствами и переправить в любой населенный пункт мира по моему выбору. О! В Европе или в Соединенных Штатах я сделал бы научную карьеру… А здесь? Прозябать в глубинке – вот мое настоящее и будущее.

Он загремел пулеметом – на этот раз не угрожающе, а, я бы сказал, примирительно.

– Ваша карьера, Антон Матвеевич, оборвалась бы прямо сейчас, и весьма бесславно, не утащи я вас в укрытие. Из чего следует, что мистер Гор иногда пересматривает свои клятвы. Но к этому вопросу мы еще вернемся. А теперь нам бы с вами как-то выбраться… Припоминаю, что на ваших чертежах были и другие выходы. Сами выведете или мне с вашим бумаготворчеством сверяться?

Что я мог противопоставить? Понадеялся, что добровольное вспоможение мне зачтется, и повел. Мое участие было активным лишь условно: Андамьев, видевший в темноте, как на свету, вел меня за руку, пока коридор не раздваивался. Тогда он чиркал зажигалкой, и я указывал ему, какое направление выбрать. Так мы шли часа два, ноги мои начали уставать, а глаза болели от световых перепадов. Я искренне обрадовался, когда впереди замерцал выход, хотя мне и не представлялось, что со мной сотворит мой конвойный, покинув подземелье. Расстреляет на месте или препроводит в карцер, где передаст милицейским костоломам? Обе перспективы выглядели безрадостно.

Выйдя наружу, он потянулся, расправил плечи и закинул пулемет за спину.

– Спасибо, Антон Матвеевич, вы прирожденная Ариадна!

Сил обижаться у меня уже не было. Я сел на травянистый бугорок и обхватил руками голову. Пусть стреляет, мне все равно.

Он несильно и весело шатнул меня кулаком.

– Да не журитесь вы! Все образуется… А р-рассиживаться некогда, надо идти.

– Куда?

– Пока что на хутор к гражданам сектантам. Там меня товарищи дожидаются. А далее р-решим… Вставайте.

И вновь не возразишь. Я встал, он пропустил меня, и мы гуськом, друг за другом, пошли по тропинке в лес.

Послушница Плашка, она же Марфа Опанасова:

Эх-эх-эх! Жили не тужили, и вона как – в одночасье горесть великая на нас обрушилась. Сгинул отец Статор, а двух братьев наших насмерть положили. Счас обскажу, как все сталось.

Муторно мне было в ночи, ехидны всякие во сне являлись, дыханьем огненным меня опаляли. А после слышу: бах! бах! Стреляют. Я в чем мать родила из избы выскакиваю, вижу: народ наш хуторской к избе отца Статора сбегается. Ну и я за ними. Страх страхом, но коли с пастырем злосчастье приключилось, тут уж все брось и беги спасать.

Выяснилось, однако ж, что спасать некого. Прибежали, а во дворе брат Шпиндель с братом Маховиком распростертые лежат, все в кровище, будто цельное блюдо клюквы растолкли и на них вывалили. Бабы давай в голос реветь, я тоже всплакнула, но на уме другое: братьев, конечно, жалко, но где отец Статор? Ежли и его извели, то горше потери не выдумаешь. Всем нам тогда конец придет, по тайге разбежимся, рассеемся, аки пыль дорожная…

Кинулась я в избу, а там пустехонько. Нету кормильца нашего – ни живого, ни бездыханного. Звала, кричала – не докричалась. Выскочила снова во двор, а там уже весь хутор столпился, палки с паклей промасленной зажгли, фонари электрические включили, оцепили кольцом братьев павших, гул стоит – ни слова не разобрать. И вдруг выходят из тьмы двое: инспектор кишертский Кудряш и с ним тот седой, что нас с красавчиком на заводе укрыл. У инспектора в руках ружье скорострельное, какое у погибших братьев было, а у седого – два револьвера. Народ как зашумит: это они! Они Шпинделя с Маховиком сгубили. Подступили близко, кольями и ножами машут, орут: пошто убийство сотворили? И где отец Статор?