Ведьмино кольцо

А где же Птаха? Держа «Мадсен» наготове, я шагнул в провал, образовавшийся в скале. Егор Петрович потрудился на славу – вокруг были разбросаны взрывами обломки огнемета, развороченные баллоны с надписью «Азот», доски и прочее барахло. Я прошел в подземелье, меня окутал мрак, но я его не замечал. Цель значилась одна – найти Птаху. Отправив Ермолая сражаться с нами, он мог таким образом выиграть время и убежать. Но насколько я представлял себе его характер, он вряд ли скрылся бы с концами, не дождавшись исхода сражения. По всей вероятности, прячется где-то рядом, выжидает. В путанице подземных ходов затаиться несложно.

Но что делать мне? Даже с моим зрением в этих червоточинах легко подставиться под выстрел или удар током, который наверняка будет посильнее предыдущего.

Я заглянул в боковой отсек и наткнулся на скафандр. Вероятно, он принадлежал Ермолаю – тот снял его, потому что иначе не сумел бы влезть в тесную танкетку. Удача! Я по-быстрому облачился в этот карнавальный костюмчик, навинтил на голову шлем и, уже не таясь, пошел в глубь ближайшего тоннеля. Шел шумно, шаркал, брякал «Мадсеном».

Птаха возник на моем пути ожидаемо, но вместе с тем пугающе – будто из воздуха сплелся. Он тоже был в скафандре, но без шлема, в руке фонарик. Видно, решил, что скрывать свою личность уже незачем.

– Ермолай! – Он подошел ко мне, встревоженный, весь на нервах. – Где они? Что с техникой?

Тут бы мне продырявить его в упор из пулемета, покончить с гадиной раз и навсегда. Однако подумал, что права не имею вершить самосуд. По закону надо арестовать, провести дознание, а потом организовать публичный процесс, чтобы никому другому неповадно было дурным примером вдохновляться. Сейчас я понимаю, что рассуждал наивно. Никогда бы такое дело на публику не вынесли, и, может быть, верно бы поступили. Птаха не какой-нибудь жулик, он такую махинацию провернул, что мало кому в голову придет. И для того чтобы желающие этот опыт не перенимали, лучше бы оставить все под секретным грифом, избежать утечки.

Но тогда, стоя с ним, как говорят французы, vis-à-vis, я мыслил не так. Потянуло на показное геройство – скрутил с себя шишак, показал Птахе, кто я таков. Он назад шатнулся, фонарик бросил под ноги, но луч не погас, продолжал гореть, образуя в тоннеле что-то вроде светового ручья.

– Стой! – Я выпустил с десяток пуль в свод, оттуда на Птаху посыпались камешки. – Ермолая уже нечистые в котле с лаврушкой и укропом варят. Ты тоже вскорости туда отправишься, но прежде нам кое-что обсудить надо. На выход!

Уверенности во мне было хоть отбавляй, но и Птаха оказался не лыком шит. Качнулся в сторону и вытащил за локоть из бокового тупичка Лизу, то есть бывшего отца Статора. От ее величия и помину не осталось – поблекла, ужалась, вихляется безвольно в Птахиных руках. А он ею загородился, электрический батожок к ее шее приставил и с полным правом начал мне условия диктовать:

– Вы же не допустите, чтобы она погибла? Не так воспитаны, да? Я знал… А потому положите-ка вашу стрелялку вон туда, за угол, и ступайте, куда я вам укажу.

– Это куда же? На хутор бабочек ловить?

– Почти угадали. Да пошевеливайтесь, некогда лясы точить!

Как он преобразился! Почуял силу, заговорил в приказном тоне, по-командирски. А я? Посмотрел в глаза Елизаветины – потухшие, обреченные, как у овечки перед закланием, – снял с шеи «Мадсен» и положил, куда велели.

– Вот и прекрасно! – одобрил Птаха. – А теперь фонарик поднимите. Будете дорогу освещать. Я не вы, в темноте видеть не умею.

Птаха приказал мне идти первым, а сам вместе с Лизой замыкал шествие. Мне велено было не оглядываться, но я и так знал, что если вздумаю чудить, то она получит удар током, который отправит ее к праотцам, как Грошика или вогула Санку.

Я шел и удивлялся: а с чего это меня волнует жизнь этой притворщицы? Ну, помрет она, как американский уголовник на электрическом стуле, – и что? С Лизой у меня свои счеты: по ее приказу амбалы с пулеметами чуть не порешили меня, и, следовательно, я не должен испытывать к ней жалости. Зуб, как говорится, за зуб. И кто она такая? Лицедейка, дурачила общинников, работала на Птаху… Если он пришлепнет ее своей рукой, то будет в этом некая высшая справедливость.

Но он, дрянь, психологию мою до тонкостей просчитал. Допустить, чтобы из-за меня пострадала женщина, – выше моих сил. Да еще, как я разглядел, такая привлекательная. Она старше Олимпиады лет на десять, в самом что ни на есть дамском расцвете. Мозги бы ей вправить, чтоб любила кого природой положено. Я бы, может, и занялся, но что сейчас об этом думать, когда Птаха банкует. Кнопочку нажмет – чик! – и не станет Лизоньки вместе со всеми ее противоестественными наклонностями. А если он до меня дотянется, то и я следом за ней в царство вечности упорхну.