Ведьмины похороны (СИ)

   Когда Гавря с другом прибежали к дому, вокруг уже собрались соседи. Их привёл одуряющий запах цветов. Гавря ревниво оглядел толпу: а вдруг ещё найдутся работники? Но горбун дожидался только парней.

   И они принялись аккуратно таскать в дом неизвестные цветы, похожие на вазочки, белейшие, с розовыми тычинками и жёлтой пыльцой. Скоро от них дико заболела голова, стало двоиться в глазах. Но работали друзья на совесть. Остался непокрытым только пол в комнате, где лежала покойница, и сени.

   Егор вдруг осел возле колеса телеги и закрыл глаза. Он стал таким же белым, как эти вонючие цветы.

   -- Давай-ка дальше сам, -- обратился к Гавре горбун.

   -- Прямо в комнату к покойнице заходить? - спросил Гавря, надеясь, что не придётся этого делать.

   Горбун сурово кивнул и добавил: "И под кровать тоже положишь цветы"

   Гавря захватил охапку и почему-то с опаской толкнул тяжёлую, крашеную дверь в опочивальню покойной. Он подивился обилию предметов, названий которых он даже не знал, подумал только, что жила эта Аграфёна как царица или какая-нибудь княгиня.

   Кружевные тряпки над кроватью были задраны на резные столбики. Гавря прикинул, что стояла кровать через стену с его закутком. Причём шелковистые обои рядом с головой покойницы выглядели поновее.

   Гавря подивился, что Аграфёна в рубашке. Может, облачают покойников после омовения?

   Позади раздался тихий шорох. Дыхание Гаври сбилось, но он обернулся. На стене в огромном зеркале отражалась почившая Аграфёна. Но почему-то она лежала, повернув голову и глядя на него бледно-голубыми глазами.

   Гавря больше удивился, чем испугался. Разве такое может быть? Глянул на кровать - Аграфёна спала вечным сном. Обернулся - в этот раз то же самое отражалось и в зеркале. Видать, почудился ему взгляд покойницы.

   -- Отравился запахом, -- решил Гавря и полез под кровать, чтобы разбросать там цветы.

   Над резным плинтусом топорщился край куска новых обоев, да и выше он был лишь кое-где прихвачен обойными гвоздиками.

   Эх, Гавря, Гавря... Какая сила заставила его потянуть за шёлк и оторвать обои прямо до края кровати?

   А под ними была расцарапанная, погрызенная стена. Торчали даже несколько гвоздиков, которыми ранее кто-то пытался сверлить эту стену.

   Вот какие звуки слышал Гавря по ночам! Это страдалица Аграфёна то ли от боли, то ли от тоски скребла и грызла стену.

   Он быстро, кое-как, разложил цветы и вылез из-под кровати. Каждый миг ему почему-то казалось, что вот-вот его плеча или спины коснётся ледяная рука. Но всё обошлось. И всё-таки цветочная одурь заставила увидеть в отражении большого зеркала только пустую кровать. Гавря бросился вон из опочивальни.

   Егорша уже оклемался, и друзья за несколько минут закончили работу.

   Потом воз уехал, и Сергей Петрович поклонился народу, которого становилось всё больше, и пригласил проститься. Но первые же кумушки, которые с жадным любопытством сунулись в дом, тут же выскочили, бормоча что-то про зеркала. Люди разошлись. Горбун долго ещё стоял у дверей и плакал. Его увела служанка-старуха, что-то шепча в ухо.

   Пришла мама с небольшим мешком, в котором было всё нужное для обряда обмывания покойницы. В окно постучалась служанка горбуна, и мама, наказав Егорше этим вечером сидеть дома, отправилась обряжать усопшую.

   Мама вернулась осунувшаяся, бледная, послала сына за подругой - Дарьей, матерью Егора. Велела передать ей рубль, чтобы она купила в трактире водки.

   Дарья прибежала со шкаликом, трясясь от любопытства. Женщины сели за стол, а Гавря занял свой наблюдательный пост а закутке.

   -- Ну чо, как тама всё было? - спросила Дарья. - Я даже в дом не пошла.

   -- Да, зеркала были открыты, -- сказала мама. - Я старухе сказала, что пусть закроет, или я ухожу, а деньги мне не нужны. Она и понабросала на рамы тряпок, но стоило оглянуться, как тряпки оказывались на полу. Я их по новой закрывать заставляла, и так всё время.

   -- А горбун-то чо?

   -- А ничего. Ушёл куда-то, пока мы с новопреставленной мучились.

   -- А чо не так?

   -- Всё не так. Свечи тёмные по всему дому грели, ну не тушить же их. Ладно, думаю, пущай горят. Мыло моё не взяли, выдали своё, с травами. Бутылка со святой водой у меня в мешке треснула, капли остались, я ими себя сбрызнула. Тётка Уля велела мне в рот покойнице пасхальных остатков сунуть, но Аграфёна уже окоченела, как камень. А старухе я силком в рот просфору затолкала, почитай, подрались мы с ней из-за этого. Всё остальное сделала, как Уля велела, и старуха мне не помешала. Тряпки и полотенца бросила им в печь, хоть она и холодная была, -- рассказала мама.

   -- Ну, за помин её души, -- молвила Дарья и лихо, как мужик, опрокинула рюмку.

   Мама ничего не сказала, но тоже выпила. Гавря решил, что про всё это отцу ничего не скажет. Но за выпивающих маму с подругой стало стыдно.

   Вдруг раздался стук в окно.

   Мама вышла на крыльцо, слегка пошатываясь.

   Это был горбун-ростовщик, Сергей Петрович. Он трясся от рыданий, благодарил за помощь, сулил большие деньги за то... чтобы сегодня ночью мама, Дарья и все, кто пожелает, пошли хоронить его жену.