Ведун поневоле

Правая рука, облаченная в коричневую, меховую перчатку, беспрестанно сжимала рукоять длинного, прямого меча, который явно весил никак не меньше пары пудов, что опять же недвусмысленно говорило о медвежьей силе хозяина оружия.

Левая рука, не обремененная ничем, импульсивно жестикулировала в такт жаркому монологу, высказываемому старцу, идущим подле.

Схимник был менее многословен и еще более мрачен, чем его молодой, горячий спутник.

В размышлениях он часто наматывал на толстый, узловатый палец конец полностью седой, очень длинной, бороды, в обычном состоянии полностью покрывающей грудь и густым басом выдавал из могучего нутра ясные, холодные советы, в противовес порыву витязя немедленно кинуться на помощь Рязани.

Монах был практически не вооружен и не покрыт броней. Единственным средством защиты, легко переносимая на плече, являлась большая, узловатая палица, маячившая намного выше покрытой головы схимника.

– Полно тебе, Евпатий! – донеслось до моего слуха из уст могучего старика, – люди говорят, что поздно, не поспели! Не устоял град стольный!

– Быть того не может Ратибор! – в словах витязя слышалось истовое, настоящее отчаяние, – верить не хочу даже тебе, мой старый, добрый друг, пока своими очами город оскверненный не увижу! Где боец, найденный намедни?! – видимо не в первый раз зычно огласил он наполняющийся людьми лагерь.

– Здесь он! Тута! – замахал руками Олег, вовремя услышав призывы военачальника.

Словно корабль в бушующем пространстве моря, Евпатий изменил направление движения в нашу сторону, ловко обходя препятствия и суетливых людей.

Я отметил про себя, что ни смотря на размеры, витязь был изрядно проворен, что заранее заставило проникнуться к нему еще большим уважением, чем испытанное подобострастие и робость при первом взоре на его размашистый шаг и грозный взор очей.

Впрочем, и старый монах, не смотря на годы, ни на аршин не отставал от своего пестуна, внимательно высматривая всевозможные опасности, таящиеся в снежной дубраве.

Безусловно, Ратибор обладал даром магии, поэтому быстро оглядев меня с ног до головы еще при приближении, многозначительно усмехнулся в седую бороду, придержав Евпатия за плечо, занимая передовую, охранительную позицию в идущей паре.

      Секундное размытие воздуха перед подошедшими мужами на уровне интуиции подсказало мне то, что опытный схимник поспешил выставить свою защиту от любого колдовства с моей стороны:

– Ты, тот юноша, что утверждает, будто-бы был на стенах осажденного города? – спросил меня нетерпеливый Евпатий, при приближении которого стало ясно, что он выше меня на целых полторы головы.

– Да, княже! – выдохнул я, еще не придя достаточно в чувство, после долгой заморозки, для полноценного разговора.

– Чем докажешь? Чем пищу даденную отработаешь? – спросил меня Ратибор, хитро сощурив близорукие глаза.

В долгие пререкания и споры, вступать не было никакого желания, и из складок седовласой шкуры волка я молча вытащил нагрудную пластину воеводы Ивана, очень надеясь, что хоть кто-то узнает особый знак Небесного Отряда.

Узнали сразу. Задумчиво Евпатий опустился на импровизированную лавочку, наскоро сделанную из срубленной березы, внимательно вглядываясь в огненные блики внутри эмблемы сгинувшего братства.

Тяжелое молчание нависло возле костра, но я понял, что больше проверок не будет – мне верят, о чем явно подсказала мгновенно снятая магическая защита, выставленная Ратибором.

– Что с городом? – сурово спросил схимник, видя замешательство своего друга.

– Пал на шестой день. Взяли при помощи осадных машин.

– Как Иван Дикорос пал? – это уже Коловрат, сжав пальцами до металлического стона пластину отряда, пришел в себя, оглядывая меня поалевшими очами.

– Не видел. Он ранен был в живот, долго мучился. В последний раз беседовал с ним на стене. Был Иван очень плох. Наутро был штурм, но я даже не знаю, дожил ли он до него. В любом случае, враг город взял, разграбил и сжег.

– Ты ушел по его просьбе? – продолжал расспрос Евпатий, остановив свой взгляд прямо на моем лице.

– Да, – кротко выдохнул я, надеясь, что этого будет достаточно.

– Верю, – ни смотря на горечь известий, Коловрат нашел в себе силы чуть улыбнуться, – сам то чьих будешь? Как звать?

– Я, Гамаюн, сын Ульва из рода Самославов, но люди зовут меня просто – Торопка, – я поспешил второй частью фразы загладить излишнюю надутость и пафосность первой части.

По тому, как переглянулись Ратибор и Коловрат, я понял, что и фамилия отца им знакома:

– Доброго сына дал Руси старик-Ульв! – Евпатий встал в полный рост, выдавая излишней стремительностью движений жгучее желание как можно скорей занять работой свой спящий меч, – жив, варяг?

– Нет, княже. Погиб на подступах к Рязани…

– Соболезную… а Пелагея?

– Еще в деревне пленена. Скорее всего мертва.

– Век ныне суровый, – Ратибор перекрестился, вливаясь в разговор, – упокой Господь их душу! Все мы кого-то теряем, Гамаюн. Крепись сынок! Память о павших людях, мы почтим славными делами в настоящем! И забудь свое детское прозвище Гамаюн. Отныне ты воин Коловратовой дружины.