Ведуньи из Житковой

В масть им. Такой тон, такой стиль — просто кошмар! В общем, это было для них. — Он утомленно поглядел на Дору. — Из того, что вы прочли, видно, что речь шла о простых крестьянках. Думаете, при нормальных обстоятельствах я бы о них так написал? Этнограф с высшим образованием, ученый, занимающийся народной музыкой и фольклором, разве я написал бы такое о женщинах, которые составляли основу деревенского общества? Что они обманщицы, а кто им верит — мракобесы? Да ни за что. Если бы не знал, что как раз такое они и хотят. А это было яснее ясного. В заключении надо было высказать идеологически правильную точку зрения на передовые и отжившие традиции в деревне, подпустив кое-что из их жаргона — мы это называли вмаститъ… короче, использовать нужный лексикон. И после этого я мог быть уверен, что меня оставят в покое. В музее и просто в покое. Поэтому-то мы с коллегой Вейростой так и написали. Причем оба мы в этом ни черта не смыслили. В письме этого немца данных было мало, а иностранные материалы в сорок девятом были уже практически недоступны — если на эту тему вообще что-то существовало. Отсюда такое заключение.

Розмазал вздохнул.

— Но меня другое интересует, — сказала Дора.

Розмазал удивленно посмотрел на нее:

— Что?

— Меня интересует, кто заказал вам это заключение.

— Ну… — запнулся Розмазал. — А разве там не написано?

— Нет. Фамилия тут замазана черным. Наверное, из-за цензуры. Я знаю одно: что фамилия референта, который потом вел это дело, была Шванц.

Старик помолчал, а потом затряс головой.

— Прочтите мне, пожалуйста, первое предложение еще раз.

Дора склонилась над ксерокопией:

— На основании письма члена СС д-ра Рудольфа Левина, переданного мне 17 июня 1948 г. товарищем… — тут как раз фамилия замазана… — с переводом на чешский язык для оценки, я вместе с Рудольфом Вейростой, кандидатом наук, из Отдела истории Моравского краевого музея…

— Ну так это он и был, кто еще? — перебил ее Розмазал.

— Кто он?

— Ну этот Шванц. Да-да… Сейчас я даже припоминаю эту фамилию… понимаете, дело было вскоре после войны, и я колебался, как ее написать, по-немецки или по-чешски. Наверное, я не так написал. Тогда ведь это было дело обычное, в войну многие чехи заделались немцами, а после войны — наоборот. Я знал не одного такого, кто стал писать себя по-чешски. Возможно, я неправильно написал фамилию, поэтому ее и замазали.

Дора удивленно заморгала.

— Ну да, конечно. Теперь я вспоминаю. Я встречался только с этим Шванцем, больше ни с кем. Он передал мне то письмо, официально, через музей, с просьбой составить экспертное заключение. А я, похоже, написал Шваннц или как-то так, короче, по-немецки, так он сам и замазал это место, потому что так не годилось. Ведь заключение я вручил ему лично. И, помнится, он был очень рад получить его. Видно, для него это было важно.

Воспоминания Розмазала прервал кашель.

В комнату заглянула его невестка.

— Все в порядке, папа? — спросила она.

Розмазал, глухо покашливая, кивнул, а Дора встала, чтобы опять дать ему напиться. Женщина тихо закрыла за собой дверь.

— Знаете, мой сын бы так никогда не поступил. Поэтому он меня не понимает. А я просто занимался своей музыкой и ради этого соглашался на то, от чего бы нормальный человек отказался. Или решил бы это иначе. Взять, к примеру, заключение. Я знал, что это был гэбист, и написал так, как, предполагал я, он хочет. Причем о тех женщинах мне было ничего неизвестно. Но меня это не интересовало… С ними из-за этого что-то случилось?

Дора замотала головой.

— Из-за этого — нет.

Розмазал выдохнул с заметным облегчением.

— Ну, хотя бы так.

* * *

На следующий день Дора пришла в свой кабинет на час раньше обычного. Тусклый свет неоновых ламп освещал коридор, в котором негромким эхом отдавался звук ее шагов, приглушенных обшарпанным линолеумом. Сняв с себя пальто, усеянное целым созвездием примерзших снежинок, она подошла к стеллажу с рядами книг, регистраторов и скоросшивателей. Сочинения первых фольклористов, ксерокопии этнографических исследований, рассортированные по темам: А (Копанице), В (Ведуньи), С (Разное), отдельные номера изданий «Чешский люд» и «Журнал Матицы моравской». Взгляд Доры скользнул ниже, к папке с ярлыком SS-Hexen-Sonderkommando. Вытащив ее, она начала судорожно листать страницы.

В прозрачном файлике с наклейкой, снабженной надписью ШВАННЦЕ ГЕНРИХ, лежало несколько листов с ее рукописными заметками, сделанными в Познани. Самыми беглыми — ведь она не предполагала, что именно эта личность среди всех, о ком она там что-то обнаружила, окажется настолько важной. Простой агент, каких во время оккупации были десятки. Этот выделялся из всех только особым интересом к ведуньям.