Ведуньи из Житковой

Ее одолевали десятки вопросов, большинство которых относилось к доктору Калоусеку, скрывавшемуся под незатейливым псевдонимом Маслёнок.

Еще вчера она вспоминала о нем с глубокой благодарностью.

Ведь это именно он убедительно сочувствовал ей, без колебаний предоставлял множество сведений, объясняя, как протекает болезнь Сурмены, и глубоким успокаивающим голосом умел, единственный из всех, утишить ее страх. Их телефонные разговоры были для нее сравнимы с отпущением грехов после исповеди.

Только сегодня она узнала, как все обстояло в действительности, и это ее подкосило. На нее накатила волна раскаяния — как же она этого не замечала?! До чего глупой я была, терзалась она. Даже четыре года в интернате не научили ее быть более осторожной, более подозрительной, вот ведь как получилось, проглотила их наживку — и глазом не моргнула…

Но кто бы мог такое предполагать? Кому могло прийти в голову, что Сурменин лечащий врач, давший когда-то клятву делать все ради сохранения человеческого здоровья, будет способен на то, чтобы лишь симулировать лечение совершенно неизвестной ему женщины, да при этом еще иметь наглость с помощью прочувствованных телефонных разговоров держать на безопасном расстоянии Дору с ее тревогами?

От всего этого Дора была сама не своя, ее трясло.

Добравшись до отеля, она немедля направилась в бар. Чтобы успокоиться, ей надо было выпить. Она и подумать не могла о том, чтобы остаться сейчас одной в тишине гостиничного номера.

Выбрав угловой столик, она, прежде чем официант принес заказ, положила перед собой дипломную работу и поставила лэптоп. Дора опасалась излишнего внимания — ведь еще не было даже шести, так что ей вовсе не улыбалось ловить на себе вопросительные взгляды тех, кто оборачивался бы на пьющую в одиночестве женщину.

На самом деле, с учетом всех привходящих обстоятельств, ее диплом вобрал в себя множество материалов. Тут было то, что Дора сумела отыскать за годы учебы, — то есть все, что ей удалось накопать в чехословацких архивах восьмидесятых годов. Да, она выцарапала все это богатство, хотя время, пока ее запросы проходили через проверки и руки чиновников, сидевших в утробе гигантского здания Моравского земского архива, тянулось бесконечно долго. И в конце концов большинство запросов проверку прошло, так как процессы над ведьмами и позднейшие бабские склоки с деревенскими священниками были на пользу режиму, который мог с их помощью демонстрировать коварную и разрушительную силу церкви, веками одерживавшей победу в своей эксплуататорской классовой борьбе против угнетенных масс.

А вот сколько всего не прошло, она постепенно начала узнавать уже после революции. Журналы времен Первой Республики, которые она считала бесследно исчезнувшими, поскольку в них этнографы правобуржуазного правительства приходили к выводам, зараженным идеями капитализма, научная периодика, про которую библиотекари и архивариусы в один голос твердили, что она утрачена либо расхищена, — все это стало внезапно обнаруживаться в различных каталогах. Свет мира увидели приходские книги, про которые ей было сказано, что церковные сановники предпочли их уничтожить — лишь бы только не передавать в архив. А библиотека института уже получала иностранную прессу, и никто ее не воровал и не засекречивал до того, как она попадала в руки ученых.

Доступность заново обретенных источников и новая эпоха, когда никто не принуждал ее идти на компромиссы или использовать в работах эзопов язык, открыла Доре дорогу к истинной цели. К объемному труду, который станет делом ее жизни. И непременно реабилитирует ведуний, всех до единой. Но прежде всего Сурмену. Как только Дора дочитает материалы ее дела, она тут же займется своей дипломной работой — перепишет старые и напишет новые главы и добавит новые тексты. Поскорее бы. Ей уже не терпится.

Возле ее локтя возникла рюмка с прозрачной жидкостью. Дора раскрыла черный том и принялась перелистывать страницы первой главы.