Ведуньи

Свист, неожиданно громкий и резкий, словно вспорол ночную тишину, вызвав тревогу. Так мне не раз свистели вслед деревенские мальчишки, а иногда и взрослые мужчины. Этим свистом они давали женщине понять, что ускользнуть незамеченной ей не удастся.

Ко мне по склону холма кто-то движется, виден всего лишь его темный силуэт на фоне звездного неба, а лицо различить невозможно. Но я и так сразу узнаю его по походке враскачку и по тому, как он размахивает руками. Это Джон. И мой первоначальный страх сменяется раздражением.

– Вы только на нее посмотрите! – говорит он, подходя ближе. – Ты что это так вырядилась?

Я гордо поднимаю подбородок:

– Просто у меня теперь новая одежда есть.

Оказывается, не только у меня. На Джоне тоже новая рубаха, и мне она что-то незнакома. Рубашка ему слишком велика и свисает до колен, а от подола оторван клочок материи. Подарок Сета, наверное. Надеюсь, что так.

– Ну, я даже спрашивать не стану, что тебе пришлось сделать, чтобы все эти одежки заработать, – говорит он.

– У меня скоро будет настоящая работа, и тогда я за все расплачусь.

Он смеется:

– Да нам же никто в деревне работы никогда не предложит! Как бы твоя летучая мышка ни старалась и одежки тебе ни носила! – Он поворачивается, чтобы уйти, но я успеваю схватить его за руку и посмотреть в лицо. И сразу вижу, как ужасно он зол. У меня даже дыхание перехватывает. – Ну, что еще? – бурчит он.

– Скоро все у нас переменится к лучшему, Джон. И работа у нас будет. И у тебя тоже.

Он вырывается и злобно говорит:

– Ну конечно! И мы каждое утро, едва проснувшись, будем срывать с волшебного дерева в нашем саду свежие теплые булочки, а хорошенькие девушки выстроятся в очередь, чтобы со мной полюбезничать. – Он перехватывает мой взгляд, полный тоски и боли, отворачивается и, понурившись, начинает ковырять землю носком сапога. – Ладно, пока. – И он, махнув мне рукой, сбегает с холма.

– Ты куда это собрался? – кричу я ему вслед.

Он внезапно разворачивается, подбегает ко мне и, пожав плечами, орет:

– Тебе-то что за дело? У тебя свои ночные развлечения, а у меня свои.

И стремительно убегает, оставив меня во власти тревожных мыслей и сомнений. Я стаскиваю с головы чепец, встряхиваю волосами и тащусь к дому.

* * *

Утром Энни, сонная и лохматая, первым делом начинает ковыряться в оставшейся со вчерашнего дня еде, макая в масло грязные пальцы и облизывая их. Кожа у нее чистая, никаких отметин не появилось, животик свой она набила, так что мне пока можно посидеть спокойно. Энни, болтая в воздухе ногами, принимается играть с глиняной куколкой плетельщика сетей: она заставляет куколку «ходить» по столу туда-сюда, приглаживает ей волосы и что-то нашептывает. На куколке теперь еще и «одежда» появилась, и мне даже думать не хочется, откуда она взялась. Ужасная игрушка! Но в мире Энни других игрушек, пожалуй, и нет.

– А где моя настоящая Сара? Когда она вернется? Я по ней соскучилась, – говорит Энни. – А ты слишком много улыбаешься. И поёшь, а она не пела.

– Но я и есть Сара! Я все та же Сара, просто на мне другая одежда. – Я беру со стола чепчик и надеваю на нее. Он ей слишком велик и сползает почти до носа. Она, задрав голову, смотрит на меня из-под него, а я говорю: – Вот видишь! Ты ведь осталась той же самой, хотя теперь у тебя на голове эта штука.

И все же вид Энни в чепчике вызывает у меня внутреннюю тревогу. Сейчас мне легко представить себе, как она, надев чепчик, стала бы такой же, как все остальные деревенские девчонки. Стала бы другой Энни. Я моментально стаскиваю с нее чепец.

И тут возвращается мама. Она поливала водой груду золы и сейчас у порога отряхивает юбку и счищает с ног грязь. Пока что она ни слова не сказала насчет моего нового облика, но взгляд ее на несколько мгновений задерживается на чепчике. Она берет кочергу и поправляет дрова в очаге, а я спрашиваю:

– Где Джон? – Его тюфяк на полу по-прежнему пуст.

Мать, не оборачиваясь и подкладывая в топку дрова, спокойно отвечает:

– Он скоро вернется.

Энни аккуратно кладет глиняного человечка на стол, тихонько сползает с табурета и замирает, не сводя глаз с материной спины.

– Ты его с каким-то поручением послала? – спрашиваю я.

– Да нет, просто развлечений ищет. И прав у него на это не меньше, чем у тебя.

От этих слов моя внутренняя тревога только усиливается. Энни на цыпочках подбирается к двери, высоко поднимая ноги и вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами. Чтобы не рассмеяться, я даже рот рукой прикрываю.

– И куда это ты, малышка, собралась? – спрашивает мать, так и не повернув в нашу сторону головы и продолжая заниматься очагом.

Энни тут же замирает, сгорбившись и тяжко вздыхая. Лицо – просто трагическая маска.

– В лес. – Ее голосок еле слышен и исполнен горечи поражения. – Там один маленький лисенок никак не вырастет. Все остальные, с кем он в лесу пророс, давно уж большие, а он все маленький, вот я и хочу его покормить.

Мать оборачивается и, подбоченившись, спрашивает:

– Чем покормить-то? У нас никакой лишней еды нет, даже протухшей, так что нечем с лисами поделиться.