Ведуньи

Энни еще крепче вцепляется в мою юбку, потом, подняв мордашку, вопросительно смотрит на меня. Ее личико – точно бледное пятно в окружающем мраке. Я снова указываю ей пальцем на нашу постель, и на этот раз она послушно туда заползает и с головой накрывается одеялом.

Тем временем гость подходит к столу, двумя пальцами приподнимает чепчик, забытый мной, и поворачивается к маме. Она застыла, вцепившись пальцами в край стола.

– Кому принадлежит эта вещь? – спрашивает он.

Мама мгновение колеблется, потом говорит:

– Это… нам принесли, мы не просили.

– Но хозяйка-то у него есть?

– Мы раньше в деревне жили, у нас был домик, а муж мой, рыбак, в море ходил. А когда его не стало, мы сюда переехали. – Голос матери дрожит, и я едва сдерживаю слезы. Не знаю, чего мне хочется больше – заплакать или укусить этого человека: хорошенько вонзить зубы в его мягкую плоть, которую он скрывает под богатой одеждой.

– Никто не возражает, – говорит мама. – Здесь ведь чума была, вся эта деревня вымерла. Люди говорят, это место проклято, вот никто и не хочет…

– Проклято? – Он аккуратно кладет чепчик на стол и обеими руками его расправляет. – Кем проклято?

– Я… ну, просто так говорят.

Он снова начинает неторопливо прохаживаться по комнате. Останавливается, рассматривает башмаки, которые я оставила у стены.

– И на что же вы живете?

– Я стараюсь делать все, что умею. Люди ко мне приходят, когда у них недуг какой приключится.

Гость подходит к двери, ведущей в нашу комнату, и даже делает шаг внутрь; он озирается, но не говорит ни слова, а увидев меня, прижавшуюся к стене, поднимает руку, касается шляпы и выходит, повернувшись ко мне спиной. Затем он быстро идет к входной двери, но внезапно останавливается и спрашивает у мамы:

– Вы, значит, та самая колдунья? Знахарка?

Она не отвечает. А он, в очередной раз внимательно осмотрев комнату, произносит:

– Что-то я не замечаю здесь никаких свидетельств веры в Господа. Вы в церковь-то ходите?

Мать кивает и безнадежно опускает голову. Сердце у меня начинает так колотиться, словно хочет выскочить из груди, и я умоляю его успокоиться, опасаясь, что наш гость может услышать, как оно стучит.

– Это ваше колдовство… В любом колдовстве может таиться зло. Разве не так? – Он прямо-таки пронзает маму своим острым взглядом.

– Но я же всего лишь лекарственные растения использую, – пытается оправдаться она. – Я знаю, какое из них какой недуг вылечить может. Только и всего.

– А я слышал иначе. Все вы, ведьмы и знахарки, одним миром мазаны. От целебных растений до колдовских зелий у вас рукой подать. Как и от исцеления до проклятия. А еще я слышал, вы злых духов призываете, что во тьме скрываются, и с их помощью всякие богомерзкие дела творите.

– Ох, нет, что вы, господин мой, – говорит мама, и ее тихий голос звучит так искренне. – Я бы никогда к таким вещам прибегать не стала – к колдовству, как вы это назвали. Я только и умею, что разными травами лечить. А иных знаний у меня и нет.

Он по-прежнему держит дверь нараспашку, но при этом не проявляет ни малейшего намерения уйти.

– И все же это нечестивые знания. Не сомневаюсь, что даже в вашем глухом краю вы слышали, насколько наш король обеспокоен распространением всяких богомерзких практик. Так что знаете, какая участь ждет тех, кто колдовством занимается.

Его слова падают в полной тишине, как тяжелые камни. Да, мы хорошо знаем, на что он намекает.

– Здесь никто колдовством не занимается. – Мама говорит довольно спокойно, но я-то слышу, как сильно она напряжена. – Вам нечего бояться.

– Действительно, бояться мне нечего, – говорит он, – ибо моя совесть чиста. – Он снова касается полей шляпы. – Фамилия моя Райт. И я еще вернусь.

Наконец-то он перешагивает через порог, и дверь за ним с глухим стуком закрывается. Мать прямо-таки падает на табурет. Энни, сбросив одеяло, соскакивает с лежанки и мчится к ней. Крепко прижав ее к себе, мать подносит палец к губам, призывая нас пока что хранить молчание. Какое-то время мы выжидаем. И лишь убедившись, что он действительно ушел, мама говорит чуть презрительно:

– А шляпу-то он мог бы и снять!

– Вряд ли самое страшное – это его невоспитанность, – замечаю я.

– И все-таки… – Мама рассеянно гладит Энни по голове и смотрит в пол. – Ах, это ты, Росопас! Ну, на этот раз даже тебе было не под силу нас защитить.

Я по-прежнему стою в дверном проеме, и меня прямо-таки распирает от бесчисленных вопросов, которые, впрочем, никак не могут пробиться наружу. Та магическая куколка все еще у меня в кармане, и я благодарю себя за то, что у меня хватило сообразительности ее спрятать. Ах, какая это была бы замечательная улика! Как раз то, что этому Райту и требуется, чтобы незамедлительно отправить нас в ассизы[6].