Вейджер. Реальная история о кораблекрушении, мятеже и убийстве

В результате, как заметил Байрон, сложилась «своего рода деревня»[428] с одной улицей. Балкли с гордостью писал: «Обозревая наш новый городок, мы обнаруживаем, что в нем не менее восемнадцати домов». В одной из палаток устроили больницу. В опустевшие бочки собирали дождевую воду. Некоторые пошили из спасенной с «Вейджера» ткани одежду. Костер горел постоянно – не только для обогрева и приготовления пищи, но и, пусть и крайне малой, вероятности, что дым заметят с проходящего мимо корабля. Выброшенный на берег колокол «Вейджера» звонил так же, как и на корабле, – сигнализируя о трапезе или собрании.

Ночью некоторые мужчины сидели у костра, слушая, как старые морские волки травят байки о мире, который канул в Лету. Джон Джонс признался, что, несмотря на то что вдохновенно призывал команду спасти «Вейджер», он был уверен: моряки обречены. Возможно, спасение – это настоящее чудо.

Среди прочего удалось спасти несколько книг. У капитана Чипа был потрепанный экземпляр повести морского офицера сэра Джона Нарборо о его британской экспедиции в Патагонию между 1669 и 1671 годами, и Байрон, отправляясь в приключение, еще полный надежд и волнения, его позаимствовал.

Потерпевшие кораблекрушение давали имена всему, что видели, как бы присваивая земли. Так, залив перед своим пляжем они окрестили заливом Чипа. Возвышающуюся над их деревней вершину, ту самую, куда взбирался Байрон, – горой Несчастья. Самая большая гора позже стала известна как гора Ансон. Свой новый дом моряки назвали в честь дома старого – остров Вейджер[429].

* * *

Увы, уже через пару недель голод вновь вонзил свои острые зубы в потерпевших кораблекрушение. Не осталось ни одного моллюска, ни единой ниточки водорослей, экспедиции на затонувший корабль не приносили ничего, кроме усталости. Дневники и журналы пестрели записями наподобие этой: «Охота весь день в поисках еды… ночные скитания за едой… полностью истощенны из-за недостатка еды… не вкушали ни куска хлеба, ни какой-нибудь еще здоровой пищи в течение столь долгого времени… голодные позывы…»[430]

Байрон понял, что, в отличие от потерпевшего кораблекрушение одинокого Александра Селькирка, вдохновившего «Робинзона Крузо», ему придется иметь дело с самыми непредсказуемыми и непостоянными во всем мире существами – отчаявшимися людьми. «Дурное настроение, и недовольство трудностями, с которыми мы сталкивались при добывании пропитания, и призрачность надежды на какое-либо улучшение нашего положения быстро вырвались наружу»[431], – писал он.

Митчелл и его банда бродили по острову длиннобородые, с запавшими глазами, требуя выпивки и угрожая тем, кто пытался их обуздать. Друг Байрона Козенс умудрился раздобыть спиртного и сильно напился.

Однажды поздно вечером кто-то пробрался в продовольственную палатку рядом с жилищем капитана Чипа. «Складскую палатку вскрыли и украли бо́льшую часть муки»[432], – писал Балкли. Грабители угрожали самому выживанию группы. Байрон назвал произошедшее «гнуснейшим преступлением»[433].

В другой раз, когда Митчелл и его товарищ обыскивали «Вейджер», Байрон и еще несколько людей вышли в море, чтобы присоединиться к ним. Подплыв, они заметили, что товарищ Митчелла лежит на полузатопленной палубе. Его тело и лицо были неподвижны. Он был мертв, а на шее у него темнели странные отметины. Хотя Байрон не мог доказать, он подозревал, что Митчелл его задушил, чтобы присвоить добычу.

Глава одиннадцатая Морские кочевники

Снег, кружась на ветру, опускался на гору Несчастья и побережье. Пейзаж исчезал в белом ничто. Джон Балкли записал в дневнике: «…подмораживает, погода кажется нам очень холодной»[434].

Зима пришла быстро, однако выживших встревожило не это. Перед снежной бурей, когда Балкли вместе с Байроном и Кэмпбеллом обыскивали затонувший корабль, из тумана показались три узких каноэ. В отличие от утлых суденышек потерпевших кораблекрушение, они были прочны, изготовлены из перекрывающих друг друга слоев коры, скрепленных китовыми сухожилиями, а их корма и нос чуть загибались вверх. Каноэ правили длинноволосые, обнаженные по пояс мужчины, вооруженные копьями и пращами. Шел дождь и дул сильный северный ветер, и мерзнущего Байрона поразила нагота аборигенов: «Вся их одежда состояла из куска звериной шкуры вокруг бедер и подобия накидки из перьев на плечах»[435], – писал он.

На каждом каноэ каким-то чудом горел костер, и холод, кажется, не беспокоил умело маневрировавших меж бурунами гребцов. При них было несколько собак, по словам Байрона, «напоминавших дворняг»[436]. Псы внимательно оглядывали море.

Потерпевшие кораблекрушение уставились на «дикарей» – те тоже не сводили глаз с тощих и заросших белокожих пришельцев. «По их величайшему удивлению, – писал Байрон, – и всей манере их поведения, а также по тому, что у них не было ни одной вещи, которую можно было бы позаимствовать у белых людей, было ясно, что они никогда такого не видели»[437].