Век

Несколько пассажиров судна не были ранены, и самым известным среди них был граф Галеаццо Чиано, зять Муссолини, до последнего времени командовавший эскадрильей «Ла Диспарата», в которой и служил Фаусто. Чиано возвращался в Италию, чтобы в свои тридцать три года стать министром иностранных дел. За день до прихода судна в Неаполь он вызвал Фаусто в свою каюту, самую лучшую на судне после капитанской, однако все равно маленькую. И хотя в каюте были открыты два иллюминатора и еще работал электрический вентилятор, дуновение горячего воздуха еле ощущалось и на рубашке Чиано проступали пятна пота. Он был красив, но у него уже появлялось брюшко. Когда Фаусто вошел, он потягивал джин с тоником, но своему бывшему сослуживцу не предложил ни выпить, ни присесть.

— Спада, — сказал он, — я даю тебе еще один шанс. Завтра в порту будут репортеры, и я хочу, чтобы ты им сказал, что ты на сто процентов поддерживаешь политику дуче.

На лице Фаусто лежал отпечаток многодневной усталости, и ему давно следовало бы побриться. Он покачал головой.

— Нет, — сказал он, — я уже говорил вам: с этим покончено.

Чиано поставил стакан на ржавый стальной стол.

— Черт возьми, Фаусто! — взорвался он. — Чем ты прикажешь воевать с этими черномазыми? Отравленными стрелами из духовой трубки? Копьями? Мы провели современную военную кампанию, и она была чертовски успешной. Если ниггер убит, то какая разница чем — из пулемета или стрелой? Все равно он мертвый! Твоя привередливость — это глупость, глупость!

Фаусто знал, что Чиано перенял у своего тестя стиль запугивания и истерических воплей.

— Это была не война, а бойня, — ответил он спокойно. — Я люблю Италию так же, как и вы или как любой другой человек, но то, что я там видел, сделало меня совершенно больным. Если это и есть фашизм, то я был дураком, что поверил в него.

— Фашизм сделал Италию великой державой!

— Что из этого?

Гнев Чиано утих.

— Я надеюсь, — сказал он тихо, — ты не намерен сообщать обо всем этом в газетах?

Фаусто слабо улыбнулся:

— Да разве они напечатали бы, даже если бы я и сказал.

— Нет, но твоя семья хорошо известна в Италии, и ты в каком-то смысле — герой войны. Ты бы мог причинить нам много хлопот. Если будешь вести себя тихо, мы ничего не сделаем ни тебе, ни твоей семье. Я думаю, нет нужды напоминать тебе, что ты женат на еврейке?

Фаусто никогда особенно не любил графа Чиано, но теперь он понял, что ненавидит его.

— Ты не должен напоминать мне об этом, — сказал он, а про себя подумал: «Ты, наглый мерзавец».

В их первую ночь после его возвращения домой жена наслаждалась осязанием и запахом его тела. Его любовные ласки были такими же неистовыми и возбуждающими, какими Нанда их помнила, но сам Фаусто стал другим. Она почувствовала это сразу, как только он сошел с корабля. Каким он стал? Мягче? Менее уверенным в себе? Может даже, он чувствовал вину или стыд? Каким бы он ни был, ей нравился новый Фаусто. Прежнего Фаусто она любила, но он ей никогда не нравился.

Когда она лежала в его объятиях после мгновенной любви, она поняла, что, может быть, в результате Эфиопской войны Италия приобрела колонию и стала империей, а она приобрела любовника.

— Что заставило тебя порвать с ними? — спросила она.

Он уставился в потолок и спустя какое-то время очень странно ответил:

— Черный человек, стоявший на вершине холма.

* * *

Древний дворец на улице Корсо готовили к траурной церемонии. Прислуга говорила шепотом, вельветовые портьеры в гостиной, примыкавшей к спальне княгини Сильвии, были задернуты. Энрико Спада сидел у одного из высоких окон, наблюдая за отцом и дядей. Его дядя Тони недавно был возведен в кардиналы, и Энрико испытывал благоговейный страх перед черной сутаной, ярко-красным поясом и такого же цвета шапочкой. И все же нельзя было сказать, что Тони сильно изменился после оказанной ему чести, может быть, только стал чуть-чуть более сдержанным. Он выглядел так молодо, что ему нельзя было дать сорок три года. Его худоба граничила с изможденностью, и Энрико показалось, что он источает почти осязаемую духовность. Его близнец выглядел старше своих лет, и Энрико болезненно переживал, наблюдая, как его глубокообожаемый отец теряет свою привлекательность. Его черные волосы поредели, а лицо за два месяца после возвращения из Эфиопии опухло от возникшего пристрастия к выпивке. Фаусто еще предстояло найти что-то помимо алкоголя, способное заменить для него фашизм.

Дверь в спальню открылась, и вышел доктор.

— Она хочет видеть своих сыновей, — сказал он тихо.

— Ваше преосвященство пусть войдет первым. Но только на несколько минут, пожалуйста.

— Есть ли какое-нибудь улучшение? — спросил Тони, вставая.

— Боюсь, что нет. Она... — он пожал беспомощно плечами, — слишком стара.