Век

— Кто знает? Не думаю, чтобы немцы очень обрадовались тому, что я поместил твоего дедушку в Ватикан. Мы все теперь должны быть очень осторожными. А тебе следует забыть и думать о партизанах. Я знаю, как ты себя чувствуешь, и я восхищаюсь твоим желанием что-то предпринять, но ты должен подумать о своей маме и об Анне. Поэтому я хочу, чтобы ты дал мне слово не пытаться делать глупости. Согласен?

Энрико помедлил:

— Хорошо, я даю слово. Но это несправедливо!

— В эти дни все несправедливо.

— Но я не могу сидеть без дела! Я здесь, как заключенный, вот уже два года! Я и не итальянец, и не еврей; я не могу воевать против Италии, я не могу уйти к партизанам, я не могу учиться... — Увидев выражение отцовского лица, он сразу остыл. — Прости меня, мне не следовало говорить тебе все это, хотя я все это чувствую. Но я не буду ничего предпринимать.

Фаусто изучал своего сына. Минуту спустя он спросил:

— Ты хочешь женщину?

Энрико покраснел.

— Беда с нами, итальянцами или итальянскими евреями, с теми, кем я на самом деле являюсь. Мир рушится, а мы можем думать только о женщинах. Может быть, это лучшее, что в нас есть? Я повторяю: ты хочешь женщину?

Энрико застыдился:

— Да.

— Причешись, я отвезу тебя в «Ла Розина». Это единственное место, куда мы можем пойти, не вызывая подозрений у немцев.

Энрико с презрением отнесся к аполитичной оценке отцом ситуации, но не стал терять времени даже на причесывание.

Фаусто вошел на кухню, поцеловал свою шестилетнюю дочь, сидящую за столом. Взял чашку кофе у Нанды.

— Боже, какое отвратительное питье! — воскликнул он после первого же глотка.

— Немецкий, — пожала плечами Нанда. — Наверное, он сделан из старых ботинок.

— Вполне возможно.

— Папочка, — защебетала Анна, — мамочка говорит, что дедушка живет с Папой. Он управляет отелем?

— Что-то в этом духе, — улыбнулся Фаусто.

Коккер-спаниель Анны пробежал через кухню за кошкой, и девочка, соскочив со стула, бросилась за ним в погоню. Когда она выбежала из комнаты, Фаусто объявил:

— Я беру Энрико на прогулку. Он начинает сходить с ума.

— Я знаю. Я беспокоюсь о нем. Куда вы поедете?

— Просто прогуляемся, — солгал он.

Она подошла к нему и погладила его по щеке.

— Спасибо тебе еще раз за то, что ты сделал, — сказала она мягко. — Из-за того, что ты спас отца, у тебя могут быть неприятности?

— Не больше, чем уже есть.

— Ты хороший человек, Фаусто Спада. Я привыкла думать о тебе все, что угодно, ты знаешь. Но я люблю тебя таким, каким ты стал. Я очень тебя люблю.

Он поставил чашку и обнял ее.

— Ты еще считаешь меня неотразимым? — прошептал он, улыбаясь.

— Я без ума от тебя.

— Тогда я не обижаюсь, что я хороший.

— Ты невозможный, — улыбнулась она. — Но я люблю тебя.

Они целовались до тех пор, пока не увидели в дверях Энрико.

— Ну что ж, желаю вам обоим хорошей прогулки. И если вы увидите свежие яйца, купите, сколько сможете.

— Вряд ли, — ответил Фаусто, выходя из кухни вслед за сыном.

Не было никаких сомнений в том, что «Ла Розина» катилась по наклонной плоскости после счастливых времен тридцатилетнего расцвета. Краска на эротических фресках на потолке отслаивалась, иногда в забавных местах, медь не была надраена, ковры протерлись, старомодная мебель с позолотой частично была заменена на катастрофически засаленные отдельные предметы модерной мебели эпохи тридцатых годов. Но девочки по-прежнему оставались лучшими в Риме, и английские виски, французские вина и шампанское, американские сигареты и турецкий гашиш — все было в изобилии за большие деньги. Этот дом часто посещали как итальянские фашисты, так и высокопоставленные нацисты; общепринятым правилом здесь было — не говорить о войне и политике. В ночное время дом был переполнен; но когда Фаусто привел сюда сына незадолго до ленча, он знал, что он будет практически пустым. Так и оказалось. Полуодетые девицы, сидевшие повсюду, курили, зевали или читали романы. Флора — мадам, которая купила это заведение у компании недвижимости «Ла Розина», — улыбнулась, как только увидела Фаусто. Флора отличалась от элегантной, говорившей по-французски Розины, как Мае Уэст[88] от Этель Барримор[89]. Необъятных размеров, с чрезмерным количеством грима на лице, с большой черной бородавкой на подбородке, она обладала манерами такими же широкими, как и ее улыбка. На ней было плотно облегающее платье из креп-сатена персикового цвета с глубоким вырезом на груди, который позволял видеть ложбинку между вздымавшимися, как горы, грудями. На плечах лежало потрепанное боа.

— Фаусто, дорогой. — Она улыбнулась, когда он поцеловал ее руку. — Со своим взрослым сыном! Энрико, если мои подсчеты верны, ты приходишь сюда вместе с отцом в четвертый раз. Но он не знает, сколько раз ты приходил сюда сам, э? — Она подмигнула и улыбнулась Фаусто.

— Он бы не осмелился прийти без меня, — сказал Фаусто. — Как идут дела?

— Потихоньку. У меня только что появился один клиент, но какой клиент!

— Важный?

— Нумеро уно в Риме, каро.

— Генерал Мальцер, этот усердный краут[90], в доме терпимости перед ленчем? Я шокирован.