Век чудес

Папа продолжал молчать. Я почувствовала, что у меня горят щеки. Двумя пальцами, словно пинцетом, он поднял с пола последнее перо и опустил его в пакет. Затем вытер лоб тыльной стороной ладони:

– Нет, родная, никто не умирал.

Тогда он впервые сказал мне неправду. Эта ложь оказалась первой, но не последней и даже не самой серьезной.

На полу, на том месте, где лежало тело птицы, сотни муравьев метались в безнадежных поисках исчезнувшего угощения.

Папа затянул шнур на пакете и завязал его.

– Вы с мамой чересчур переживаете. Я же говорил, что ночью ничего не случится. Все правда прошло нормально.

Папа отнес пакет к мусорным контейнерам за домом. Силуэт птицы просвечивал сквозь пластик пакета, который подрагивал в такт быстрым шагам.

Затем он принес шланг, из которого уже текла вода, и смыл с веранды муравьев и кровь. А вот жирное пятно на оконном стекле продержалось еще несколько недель – словно тормозной след на дороге после аварии.

Наконец папа ушел наверх спать. Мама последовала за ним.

Я еще долго сидела в гостиной перед телевизором, пока родители шептались в спальне. Мама задала какой-то вопрос, и отец повысил голос:

– Это еще что такое?

Я приглушила звук и прислушалась.

– Конечно я работал! А что еще, черт побери, я мог делать?

* * *

Мы жили в условиях измененного притяжения. Разум не постигал его, но тело ощущало. В последующие недели, пока дни продолжали удлиняться, мне становилось все сложнее посылать футбольный мяч в конец поля. Распасовщики утверждали, что мячи перестали летать, как прежде. Меткие удары ушли в прошлое. Пилотов допускали к полетам только после переподготовки. Падающие предметы устремлялись к земле с какой-то новой скоростью.

Думаю, что замедление положило начало и другим переменам – может быть, не таким очевидным, зато гораздо более глубоким. Происходила разбалансировка на тонком уровне – к примеру, в дружбе или любви. Не знаю, могу ли я что-то утверждать: мое детство закончилось задолго до замедления, а отрочество протекало самым заурядным образом, со свойственными этому периоду переживаниями. Есть такая вещь, как совпадения: несколько однотипных событий наслаиваются одно на другое без какой бы то ни было причинно-следственной связи. Возможно, происходившее не имело никакого отношения к замедлению. Такую вероятность вполне можно допустить. Но, честно говоря, верится мне в нее с трудом.

5

С начала замедления прошло два дня. Каждый час становился все длиннее. Наступил понедельник, но не принес с собой никаких новостей.

Я, как и все дети, надеялась, что занятия в школе отменят. Вместо этого их просто сдвинули на полтора часа. Разработанный на скорую руку план состоял в переносе начала уроков примерно на то время, на которое мы теперь запаздывали.

Правительство призывало нас ничего не менять в привычном распорядке жизни. Перед нами выступали руководители страны в строгих костюмах и красных галстуках. На темно-синих лацканах у них поблескивали значки с американским флагом. В основном они рассуждали об экономике – о том, что надо продолжать ходить на работу, тратить деньги, класть наличные в банк.

– Они точно чего-то недоговаривают, – сказал Тревор Уоткинс, когда мы ждали автобус в понедельник утром. Многие из детей, которые обычно собирались на остановке, теперь либо оставались дома, либо уже уехали из города со своей семьей.

Без Ханны я чувствовала себя так, будто лишилась невидимой конечности.

– Прямо как секретная база «Участок пятьдесят один», – продолжал Тревор, нервно покусывая потрепанные черные лямки своего рюкзака. – Никогда не говорят всю правду.

Мы жили тихой, спокойной жизнью. Повседневной одеждой для девочек служили сандалии и сарафаны, для мальчиков – шорты и майки для серфинга. Мы росли там, где любой мечтает встретить старость. Триста тридцать дней в году нам светило солнце, небольшой дождь становился событием. Катастрофа взбудоражила нас, словно плохая погода.

С другого конца пустыря послышался шум скейта. Я и не глядя могла сказать, кто это, но все же не удержалась и повернула голову: Сет Морено собственной персоной, высокий и молчаливый, ловко остановил скейтборд и спрыгнул на пыльную землю. Темные волосы падали ему на глаза при каждом движении. Я практически никогда не разговаривала с Сетом, зато преуспела в искусстве незаметно смотреть на него.

– Уж поверьте, – взволнованно повторял Тревор. С тщедушным, вечно сгорбленным из-за огромного зеленого рюкзака Тревором никто не дружил. – Правительство знает гораздо больше, чем говорит.

– Заткнись, а? Всем плевать на твои умозаключения, – прервал его Дэрил, который появился у нас недавно, но уже прославился плохим поведением. Вместо четвертого урока он каждый день ходил в медицинский кабинет за порцией риталина[1]. Мы старались держаться от него подальше.