Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

К какой категории с учетом этих различий можно отнести Дину Рубину? Если такие писатели-космополиты, как Джойс, Беккет, Гертруда Стайн или Хемингуэй, покинули свои страны, чтобы, став изгнанниками, освободиться от оков национальных традиций, то Рубина влилась в число массовых эмигрантов, обретших новую государственность и образовавших при этом внутренний аванпост своей прежней родины вдали от ее границ. В отличие от порвавших с национальными традициями писателей-космополитов (по версии Казанова), творчество которых высоко ценится международной читательской элитой, Рубина – автор для читателей среднего интеллектуального уровня, произведения которого читают ее соотечественники и русскоязычные читатели в разных странах именно потому, что Рубина сочетает стандарты «хорошего письма» с новым материалом, связанным с культурной и географической спецификой Израиля. Она не из тех авторов, о которых любят порассуждать интеллектуалы в декадентских литературных салонах Санкт-Петербурга.

Абдуллаев, напротив, именно такой писатель. По ряду параметров его можно отнести к предложенной Казанова категории писателей-космополитов (например, таких как Беккет), отвергающих национальную литературу своей страны во имя поиска радикально новых путей в искусстве. Однако про Абдуллаева как русскоязычного узбекского автора, живущего в своем родном городе, вряд ли можно сказать, что он отказался от своего литературного наследия, «покидая свою родину ради страны с более богатыми литературными ресурсами и традициями». И если он продвигает русскую литературу посредством освоения новых регионов, то это регионы космополитичного мира в целом, которые становятся доступны ему благодаря его очевидно подвешенному состоянию в стране, не имеющей прочного положения в элитистской, европоцентристской системе литературных ценностей, к которой он тяготеет511. Иными словами, это радикальный жест отказа от прошлого русской литературы, усиленный периферийностью и, более того, центробежным движением среднеазиатской культуры, которое парадоксальным образом стало символом авангардных устремлений в имперском центре и в высших проявлениях русской литературы в момент, пожалуй, сильнейшего всплеска именно такого космополитичного авангардизма после распада Советского Союза.

В один ряд с Рубиной и Абдуллаевым можно поставить многих авторов, упомянутых во введении к этой главе, – Муравьеву, Зингер, Шваба, Тимофеева, Пунте, Ханина, Петрову, Барскову, Шишкина и других. Вместе они воплощают новые изгибы и извивы в формировании мирового литературного пространства, которые выпадают из предложенной Казанова схемы противопоставления интернациональных и национальных авторов, образуя новую категорию, возникшую в результате рассеяния по миру и фрагментации формально национальных литературных территорий. Они являются одновременно национальными и интернациональными писателями. Возвращаясь к эпиграфу из Казанова, отметим, что все писатели «неустанно совершенствуют набор стратегий, определяющих их позиции, их письменный язык, их положение в литературном пространстве, а также их близость к центру авторитета или удаленность от него». Некоторые космополитичные русские авторы остаются в рамках категории изгнаннической, интернациональной и автономной литературы – к их числу можно отнести Петрову или Барскову. Однако Рубина и Абдуллаев, по всей видимости, случайно или по стечению обстоятельств, нашли свои пути к точному соотношению удаленности и близости, востребованному литературным рынком в России, что позволило им положить начало еще более парадоксальным категориям литературы – «глобальной и при этом национальной, русской и при этом еврейской» (Рубина) или «авангардной и при этом периферийной» (Абдуллаев), – которые являются результатом массовой эмиграции и рассеяния по миру в сочетании с глобальной связанностью, столь характерной для культурной географии XXI века. Что, пожалуй, еще более важно: каждый из них олицетворяет значимость самоопределения в отношении одного или множества миров русской литературы. Это своего рода новая валюта литературного капитала, использование которой стало возможным благодаря новым рынкам и моделям продаж в нашу эпоху.