Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

За исключением нескольких неточных рифм, постоянная женская рифмовка в ряде случаев создается за счет словосочетаний. В английском языке такие рифмы обычно звучат комично, хотя и в русском оригинале имеется несколько составных рифм, также имеющих комический оттенок. Скандирование формы «weren’t» как двусложного слова, возможно, объясняется особенностями устной английской речи Бродского. Потенциально комичное звучание составных рифм необязательно должно восприниматься здесь как отвлекающий фактор – они нужны Бродскому, чтобы подчеркнуть комичность трагедии, представленной в гротескном образе женщины. В плане фонетики некоторые из английских рифм отчасти воспроизводят шипящие звуки русского оригинала («creases-rhesus-rises-wheezes» соответствует «морщины-мужчины-чертовщины-причины»). Воспроизведение в переводе формы оригинала, особенно в таком непростом случае, как строфа с четверными и тройными женскими рифмами, неизбежно влечет за собой семантические сдвиги. Наталья Рулева, подробно сравнивая русскую и английскую версии этого стихотворения, отмечает, что в переводе автобиографические отсылки на советское прошлое Бродского приглушены, трагедия в большей степени представлена в абстрактных, а не конкретно-исторических аспектах, и безысходность трагедии выражена менее явно, чем в оригинале290.

От транслингвальной поэзии к «стереотекстуальности»

Насколько успешными были поэтические самопереводы Цветаевой, Набокова и Бродского? Если судить по реакции критиков и читателей, нам, скорее всего, придется признать их неудачными. Как мы знаем из воспоминаний Е. А. Извольской, чтение Цветаевой «Le gars» в парижском литературном салоне обернулось полным фиаско – аудитория отреагировала на поэму «гробовым молчанием»291. Еще более печальным было то, что Цветаева никак не могла издать свой перевод. В одном из писем в 1931 году она писала: «А о французском „Мóлодце“ – лишь одна присказка: „Слишком ново, непривычно, вне всякой традиции, даже и не сюрреализм“ (NB! от коего меня – Господи упаси!) Никто не желает courir le risque (рисковать. – А. В.)»292. Даже когда спустя полвека после смерти Цветаевой перевод был опубликован, он не привлек особого внимания.

В случае Набокова и Бродского ситуация, разумеется, была совершенно иной. К 1970 году, когда был опубликован сборник «Стихи и задачи», Набоков уже давно стал литературной знаменитостью, и поэтому ему не составляло труда найти издателя для своих стихотворных переводов. Однако этот сборник был встречен довольно прохладно. Рецензенты были знакомы с набоковской теорией буквалистского перевода и отчасти приписывали недостатки сборника «Стихи и задачи» его принципам. Ричмонд Латтимор, знаменитый переводчик Гомера, в своей рецензии отметил, что приверженность Набокова «строгой верности» оригиналу приводит к различным «странностям», например перевернутым фразам или – как в стихотворении «К России» – ухабистому ритму, от которого возникает ощущение «езды со спущенным колесом»293. Константин Базаров, как носитель русского языка, высказал мнение, что переводы Набокова «зачастую превращают проникновенные русские стихи в банальные и сбивающие с толку английские, туманный смысл которых порой можно понять только обратившись к кристально ясному русскому оригиналу». Тем самым рецензент подразумевает, что буквалистский метод Набокова навредил не только поэзии Пушкина, но и его собственной294.