Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей

Вопрос о статусе Бродского как американского или как двуязычного поэта еще далек от своего окончательного решения. Не могло не вызывать удивления то, что человек, для которого английский не родной язык, взялся за перевод своих стихов или (что было, пожалуй, еще удивительнее) за редактирование и «исправление» переводов, сделанных известными англоязычными поэтами, которые согласились перевести его произведения. В глазах многих критиков такое поведение было в лучшем случае слишком самонадеянным, а в худшем – разрушительным для репутации Бродского в англоговорящем мире. В действительности, Бродский владел английским языком гораздо лучше, чем можно было судить по его акценту. В отличие от Набокова и Цветаевой, Бродский, в сущности, сам сделался билингвом. Ключевым моментом на его пути к английскому языку стало открытие поэзии Джона Донна и других английских поэтов метафизической школы во время ссылки в деревне Норинская Архангельской области, куда он был отправлен по решению суда за «тунеядство». Не стоит забывать, что пристрастие Бродского к английскому языку возникло еще до начала его жизни в англоговорящей среде. Изучение английского, мотивированное скорее литературными и поэтическими соображениями, нежели стечением жизненных обстоятельств, стало для Бродского прежде всего работой для души.

Как бы то ни было, в различных интервью в конце 1970‐х Бродский отрицал, что у него есть какие-то амбиции писать стихи по-английски. Вот что он ответил на вопрос Джона Глэда о том, хотел бы он стать двуязычным поэтом:

Вы знаете, нет. Эта амбиция у меня совершенно отсутствует, хотя я вполне в состоянии сочинять весьма приличные стихи по-английски. Но для меня, когда я пишу стихи по-английски, – это скорее игра, шахматы, если угодно, такое складывание кубиков. Хотя я часто ловлю себя на том, что процессы психологические, эмоционально-акустические идентичны. Приходят в движение те же самые механизмы, которые действуют, когда я сочиняю стихи по-русски. Но стать Набоковым или Джозефом Конрадом – этих амбиций у меня напрочь нет. Хотя я это вполне представляю себе возможным, у меня просто нет на это ни времени, ни энергии, ни нарциссизма. Однако я вполне допускаю, что кто-то на моем месте мог быть и тем и другим, то есть сочинять стихи и по-английски и по-русски285.

Ответ Бродского странно уклончив и внутренне противоречив. Практически каждое предложение начинается с противительного или уступительного союза – «но», «хотя», «однако». В сущности, Бродский говорит, что, хотя у него нет планов становиться двуязычным поэтом, для него не существует никаких реальных препятствий, чтобы стать великим поэтом не только на родном языке. Единственное, что останавливает его, – это якобы отсутствие амбиций или нежелание становиться вторым Набоковым (сравнение с которым Бродский не считает комплиментом). Сочинение стихов по-английски, на первый взгляд, представляется ему чем-то вроде «игры», лишенной подлинной художественной ценности. Однако, с другой стороны, этот процесс в конечном счете ничем не отличается от сочинения стихов на родном языке. Поэтому неудивительно, что Бродский стал все чаще и чаще писать стихи на английском языке. Как указывает Евгения Кельберт, «если в 1970‐е годы Бродский опубликовал только одно стихотворение на английском и еще пятнадцать были опубликованы в 1980‐е, то за половину десятилетия до смерти поэта в 1996 году это число почти удвоилось (28). Эти цифры говорят сами за себя: совершенно ясно, что англоязычная карьера Бродского, оборвавшаяся, когда ему было 55, только начинала развиваться»286.