Век Екатерины. Заговорщики у трона

Что же, прав он был, как ни крути! Останься я на корабле, бед натворил бы или свихнулся; надо было мне вовремя удалиться.

Сошёл я в Неаполе на берег, а эскадра в море ушла. Я на пристани стоял, пока последний корабль из виду не скрылся: смотрю и представляю, как там сейчас моя Лизанька томится. Слезы у меня из глаз текут, а слуги на меня чуть ли не с ужасом глядят: никогда не видели, чтобы граф Орлов плакал…

* * *

Далее что рассказывать?.. В Россию я возвратился через несколько месяцев; матушка-императрица меня благосклонно приняла и поблагодарила за поимку самозванки. Сказала, что содержат княжну Тараканову хотя и в крепости, но в весьма хороших условиях: даже горничную при ней оставили.

— А если самозваная принцесса истинную правду о своём происхождении расскажет, то велю её освободить, — сказала Екатерина. — Такое признание всякую опасность переворота уничтожит и сделает сию соискательницу престола просто смешной. Однако она упрямо продолжает называть себя дочерью императрицы Елизаветы и Разумовского; сходили бы вы навестить свою приятельницу, граф Алексей Григорьевич, — растолкуйте ей, что ключи от своей темницы она в собственных руках держит. «Упрямство — хуже пьянства», — в нашем народе так говорят.

Комендантский дом в Петропавловской крепости, в котором содержалась княжна Тараканова.

Современный вид

Тяжко мне было с Лизой в крепости встречаться, но надо было, если от этого её освобождение могло произойти. Прихожу к ней и не могу узнать: исхудала она, лицом почернела, глаза впали и лихорадочно блестят.

Завидев меня, вскочила она с постели и язвительно говорит:

— Сам граф Орлов ко мне пожаловал! Какая честь для бедной узницы!

— Ругай меня, как хочешь, Лизавета, — отвечаю, — но что сделано, то сделано… Вспомни, ведь я тебя отговаривал престола домогаться, взамен короны любовь свою предлагал.

— Я виновата, одна я! — кричит она. — А граф Орлов ни при чём: он такой благородный господин!

— Я с себя вины не снимаю; затем и пришёл, чтобы искупить её, — говорю. — Твоя участь ныне от тебя зависит: признайся, что ты самозванно себя наследницей покойной императрицы объявила, и в тот же час выйдешь на свободу. А я обещаниям своим не изменю: мне до мнения людей дела нет — под венец с тобой пойду.

— Бог мой, какое благородство! — повторяет она. — Полно, граф, я вас не достойна: разве можно вам, связавшись с самозванкой, своё имя марать?!

— Имя графа Орлова уже ничто замарать не может, — возражаю, — а злые языки поговорят, да успокоятся.

— Вы меня предали, а теперь хотите, чтобы я себя предала? — с вызовом отвечает она. — Ни вы, ни ваша императрица не добьётесь от меня предательства — я царская дочь и от матери своей не отрекусь. Скажите Екатерине, что не все такие, как вы, — кто близких им людей предаёт!

— Гордыня это и тщеславие; смирись, Лизавета, не гневи Господа! — продолжаю я увещевать её.

— Не о чём больше мне с вами разговаривать! Ступайте прочь, и не приходите никогда! — вскричала она. — А обо мне не заботьтесь: родилась я царской дочерью и умру ею — так и передайте вашей императрице, которая не по праву трон заняла.

Не получилось у нас разговора; поклонился я ей низко и ушёл. Более я её не видел: вскоре она наш бренный мир оставила. О кончине её разное болтали, но я полагаю, что она себя гордыней и обидой извела… Где похоронили Лизаньку, не знаю, но по сей день об успокоении её души молюсь.

Женитьба. Император Павел. Опала

Вернувшись из Италии, держал я совет с братьями, как нам жить дальше. Встретились мы в доме Ивана; все тут были: и Григорий, и Фёдор, и Владимир.

Григорий, полную отставку от императрицы получивший, был на неё весьма обижен.

— Попомнит меня, Катька, попомнит! — говорил он. — Как со мной ей жилось, больше ни с кем так не будет! Я был для неё и муж, и отец, я её любил и баловал, да и в делах государственных она моими замыслами подвигалась! А с Потёмкиным она хлебнёт горя: капризен он, сумасброден, заносчив, злопамятен и жесток, — горькими слезами она союз с ним омоет! Государству от него тоже пользы не будет — не для России, для себя он старается, своё честолюбие тешит. Жаден, к тому же, и до роскоши охоч; дорого России его фавор обойдётся!.. Нет, вспять надо крутить колесо фортуны, пока не поздно: Потёмкина устранить, Екатерину от него отвадить! Кроме неё, никто Потёмкина не любит, гвардейцы его «Циклопом» и «Дьячком» обзывают; товарищей он не имеет, к людям высокомерен и презрителен. Подымем гвардию, пойдём к императрице, заставим её Потёмкина от двора удалить! Она выполнит, а уж тогда сама ко мне переметнётся, поймёт, как ошибалась. Я тоже прежних ошибок уж не повторю: в строгости её держать буду, распуститься не дам!.. Что скажете, братья?

Фёдор, из службы выйдя, без живого дела томился и потому Григория сразу поддержал:

— А что же, перетряхнём державу, как раньше бывало, от этого ей только польза! Петра Фёдоровича убрали, так дела сразу в гору пошли; Потёмкина уберём, Россия ещё более поднимется. Мы, Орловы, её становой хребет, — нам её и держать!..