Век Екатерины. Заговорщики у трона

Бедствия народные ужасны: прямым следствием их стала пугачёвщина, что так сильно и широко охватила целые губернии наши. Казалось бы, этот жестокий урок должен был вразумить высшую власть, но нет, стало только хуже, а в брожении, что идёт сейчас в обществе, обвиняют людей, не боящихся свободно мыслить и излагать свои взгляды. При этом, мракобесам и гонителям свободной мысли даны ни с чем несравнимые полномочия, с помощью которых они притесняют даже науку. Выпущенный Академией наук астрономический календарь был изъят, поскольку духовные цензоры расценили сведения о планетах вредными, «к соблазну народному склонными». Изданная при содействии Ломоносова книга французского академика Фонтенеля «Разговор о множестве миров» признана «противной вере и нравственности»; её также изъяли и уничтожили. Более того, Синод потребовал, чтобы и произведения Ломоносова были сожжены, а сам Ломоносов отослан к отцам Церкви «для увещания и исправления».

Книгу профессора математики Аничкова публично сожгли на Лобном месте — вы подумайте, как при батюшке-царе Иоанне Грозном! — а профессор Мильман за безбожие был пытан в Тайной канцелярии и выслан из России. Между тем, никто, более чем Церковь, не приучает народ к безверию и безбожию. Да что там говорить — «святые отцы» сами не веруют в Господа, а семинарии превратились у нас в школы атеизма!..

Можно ли мучить человека за его взгляды? Я нисколько не одобряю безбожие и решительно борюсь с атеизмом, ибо считаю его ошибочным и разрушительным для общества учением, но борьба должна вестись словом, а не делом. Как известно, истина рождается в спорах, и чем больше существует разных мнений, тем здоровее и крепче истина, порождённая их столкновением. Отнимая же у своих противников право на свободное суждение, мы рискуем оказаться в плену ложных представлений и совершить непоправимые ошибки.

Я вижу, как тучи сгущаются и над моей головой, — понизив голос, продолжал Новиков. — Книги, которые выпускает наше «Типографское общество», вызывают сильное неудовольствие у многих приближенных к власти: на меня то и дело пишут доносы, я устал ходить объясняться в полицию и канцелярию губернатора. Мне недвусмысленно дают понять, что терпение власти скоро кончится, и тогда нечего рассчитывать на снисхождение.

— Какой же выход? — спросил Баженов, напряжёно слушавший Новикова.

— Наши братья во Франции ведут дело к полному преобразованию политической и общественной системы своей страны, к тому, что называется «революцией», — ещё более понизив голос, почти шептал Новиков. — Они убеждены, что апостольская деятельность светочей Просвещения посеяла нужные семена в народе, — что надо лишь устранить губительную власть короля и Церкви, и Франция совершенно преобразится: свобода, равенство, братство станут принципами жизни, справедливые законы обеспечат процветание граждан, исчезнут зависть и вражда, — и тогда осуществятся мечты человечества об идеальном обществе.

Возможно, для Франции революция действительно благо — в конце концов, французские крестьяне уже четыреста лет, как вышли из крепостного состояния, а мещане более шестьсот лет пользуются правами, которые даёт им городское законодательство. Это в самом деле граждане страны, исполненные чувства собственного достоинства, понимающие свою роль в государстве, к тому же, вдохновлённые идеями гуманистов и просветителей. Да, возможно, революция — благо для Франции, хотя нельзя сказать наперёд, удастся ли избежать при этом насилия и крови, однако в России всё обстоит по-иному. Пугачёвщина показала, что такое бунт рабов — тёмных, забитых, не знавших сострадания к себе, а потому не имеющих его ни к кому.

Море крови прольётся, если у нас вспыхнет революция, но чтобы избежать её, есть только одно средство — устранить причины, которые могут её вызвать. На императрицу надежды больше нет, но есть надежда на наследника престола: Павел Петрович во многом разделяет наши идеи и охотно вступил в одну из наших лож. Вам следует поехать к нему, Василий Иванович, чтобы заручиться его поддержкой. Это единственный выход.

— Мне? — удивился Баженов. — Но почему мне?

— Вы обмолвились, что собираетесь ехать в Петербург просить денег: вот вам и повод для свидания с Павлом Петровичем, — сказал Новиков. — Ваш визит будет вполне естественен, ведь все знают, что императрица отстранила сына от государственных дел, и он теперь покровительствует искусству. Кому же ехать, как не вам, Василий Иванович? Меня просто не допустят к наследнику, другие члены нашего братства тоже под подозрением, а вы, как-никак, известный архитектор, против вас у власти ничего нет.

— Хорошо, Николай Иванович, я постараюсь свидеться с наследником, — согласился Баженов. — Однако как мне заручиться его доверием?

— Возьмите вот это, — Новиков протянул табакерку с замысловатым рисунком, на котором угадывались изображения циркуля и молотка. — Увидев эту табакерку, Павел Петрович поймёт, что вам можно доверять.

Поездка в Петербург