Век моды

Придворный этикет требовал наличия вечернего туалета для официального визита в Тюильри, независимо от времени дня. Но отец заявил, что для него удобно в середине дня прийти с деловым визитом в рабочей одежде, тем самым нарушив установившиеся традиции. Подобный прецедент стал для него чем-то вроде привычки. Еще до того случая он бросил вызов условностям и отрастил усы. В середине девятнадцатого века судья или нотариус могли украшать свою верхнюю губу, но простой глава коммерческого учреждения – никогда! Дата его смелости проблематична. Но, должно быть, это произошло вскоре после открытия его магазина на рю де ла Пэ, потому что висячие усы, которые носили китайские мандарины, и любимое мною лицо отца неразделимы в моей памяти. И все же появиться перед императрицей в чем либо, кроме фрака, предписываемого королевским эдиктом, требовало несколько больше чем смелость.

Приехав в Тюильри в рабочей одежде, Ворт нашел императрицу Евгению в высшей степени очаровательной, но тем не менее что-то в ее красоте слегка поблекло, опаленное солнечными лучами жизни. Но что касается моды, она оказалась убежденной реакционеркой. Евгения последней принимала новую моду или советы, и всегда против своей воли. Ко всем новшествам она была воинственно невосприимчива. Когда, в конце концов, они становились неотъемлемой частью современной моды и их нельзя было больше игнорировать, императрица только улыбалась. Некоторые дипломаты отмечали, что это было ее политикой. Отец столкнулся с этой чертой в наиболее упрямом проявлении, когда попросил у нее спонсорство Лиону и его шелкам.

Императрица Евгения в платье, отделанном кружевом. Фрагмент работы Ф. К. Винтерхальтера (1852)

Чарльз Фредерик Ворт в 1858 году, когда он начал свое дело, Париж

Задолго до того, как у отца появился собственный магазин, Лион славился тканями и прекрасными расцветками, на чем, собственно, и основывалась его слава как города тонких тканей. Но, по всей видимости, на тот момент забыл все, что когда-то знал. Первое, что Ворт сделал, это попытался убедить производителей Лиона оживить прежнюю славу. Со временем клиенты, покоренные изяществом его фасонов и редкими старинными рисунками прекрасных лионских материалов, начали щедро покупать модели отца, а Лион получил новую жизнь. Вот один пример того, до какой степени промышленное возрождение обязано героическим усилиям Ворта. В 1853-м он мог найти во всей Франции только две оборки алансонского кружева, необходимые для отделки свадебного платья, длиной три метра пятьдесят сантиметров, и они были разного рисунка. Когда императрица распределяла призы на выставке 1855 года, юбка ее восхитительного вишневого бархатного платья была полностью покрыта алансонским кружевом и оценена приблизительно в 25 000 франков.

Образец «алансонского» подвенечного платья от Ворта, узкого вверху и расширяющегося снизу. Этого никогда раньше не делали. Изготовление кружева заняло четырнадцать лет, ок. 1878 года

Именно на этой выставке, кстати, отец представил свое «придворное пальто». Эта короткая мантилья свисала с плеч, а не с талии (главное отступление) и была изготовлена из шелкового муара с крупными разводами, вышитого золотом. Оно немедленно стало королевской модой, и его можно было видеть на любом портрете королевы в мантии, сделанном в последующие семьдесят лет.

Тем не менее произвести сенсацию, создав новую «придворную мантию» или платье стоимостью в пятнадцать тысяч долларов из вышитого алансонского кружева, – это одно. А увеличить спрос на шелк, который отец чрезвычайно любил, в особенности для праздничной одежды, – это совсем другое. Подобное требовало покровительства императрицы. Добиться от Евгении финансовой поддержки лионских изготовителей шелка казалось невозможным. Она не отличалась терпимостью к новому, как я уже упоминал, и к тому же Лион осуждал политику императора и императрицы. Но Ворт был полон решимости спасти французских промышленников и, будучи искусным дипломатом и политиком, сшил для Ее Величества очень красивое платье из лионской парчи. Оно было бежевого цвета, а цветочный узор, вытканный на ткани, был скопирован с редкой китайской шали.

Но когда он показал платье Евгении, она бросила на него всего один взгляд и категорически заявила:

– Я не буду этого носить. Я в нем буду выглядеть как занавеска.

– Но, Ваше Величество, – возразил мой отец, – наденьте его хотя бы ради того, чтобы ваше покровительство имело значение для лионских производителей!

Евгения иронически улыбнулась:

– С какой стати? Потому что они так добры по отношению к нам? – язвительно намекнула она на оппозицию Лиона.

– Их оппозиция – еще одна причина, чтобы вы носили их шелка, – возразил отец, – чтобы показать, что вы…

Но прежде чем он успел выдвинуть старый довод о пользе обезоруживающего великодушия, вошел император, и мой отец обратился к нему: