Век Наполеона

Политическая философия Наполеона была столь же бескомпромиссной. Поскольку все люди рождаются неравными, неизбежно, что большинство мозгов окажется в меньшинстве людей, которые будут управлять большинством с помощью оружия или слов. Поэтому утопии равенства — утешительные мифы слабых, анархистские крики о свободе от законов и правительства — заблуждения незрелых и самодержавных умов, а демократия — игра сильных, используемая ими для сокрытия своего олигархического правления.149 На самом деле Франции пришлось выбирать между наследственным дворянством и правлением предпринимательского класса. Итак, «среди народов и в революциях аристократия существует всегда. Если вы попытаетесь избавиться от нее, уничтожив дворянство, она немедленно восстановится среди богатых и влиятельных семей третьего сословия. Уничтожьте ее там, и она выживет и найдет убежище среди лидеров рабочих и народа».150 «Демократия, если бы она была разумной, ограничилась бы предоставлением каждому равной возможности конкурировать и получать».151 Наполеон утверждал, что добился этого, сделав карьеру открытыми для талантов во всех областях; однако он допускал множество отклонений от этого правила.

Он несколько неоднозначно относился к революциям. Они высвобождают неистовые страсти толпы, поскольку «коллективные преступления никого не обвиняют».152 и «никогда не бывает революции без террора».153 «Революции — истинная причина обновления общественных обычаев».154 но в целом (заключал он в 1816 году) «революция — одно из величайших зол, которые могут постигнуть человечество. Это бич поколения, в котором она произошла; и все преимущества, которые она дает, не могут компенсировать страдания, которыми она омрачает жизнь тех, кто в ней участвует».155

Он предпочитал монархию всем другим формам правления, даже отстаивал наследственную царскую власть (то есть свою собственную) против сомнений, высказанных царем Александром.156 «Больше шансов получить хорошего государя по наследству, чем по избранию».157 Люди счастливее при таком стабильном правительстве, чем при свободной демократии. «В обычные и спокойные времена каждый человек имеет свою долю счастья: сапожник в своей лавке так же доволен, как король на своем троне; солдат не менее счастлив, чем генерал».158

Его политическим идеалом была федерация европейских, или континентальных, государств, управляемых в своих внешних отношениях из Парижа как «столицы мира». В этой «Европейской ассоциации» все государства, входящие в ее состав, будут иметь одинаковые деньги, вес, меру и основные законы, без политических барьеров для путешествий, транспорта и торговли.159 Когда Наполеон добрался до Москвы в 1812 году, он думал, что на пути к осуществлению его мечты останется только справедливый мир с Александром. Он недооценил центробежную силу национальных различий; но, возможно, он был прав, полагая, что если Европа и достигнет единства, то не с помощью призывов к разуму, а путем навязывания превосходящей силы, сохраняющейся на протяжении жизни целого поколения. Война будет продолжаться, но, по крайней мере, она будет гражданской.

Приближаясь к своему концу, он задавался вопросом, был ли он свободным и творческим агентом или беспомощным орудием некой космической силы. Он не был фаталистом, если под этим подразумевается тот, кто верит, что его успех или неудача, здоровье или болезнь, характер его жизни и момент смерти были определены некой скрытой силой, независимо от того, что он сам решил сделать;160 Не был он и детерминистом в том смысле, что верит в то, что каждое событие, включая каждый его выбор, идею или поступок, определяется совокупностью всех сил и историей прошлого. Но он неоднократно говорил о «судьбе» — центральном потоке событий, частично поддающемся человеческой воле, но в основном непреодолимом, как вытекающем из внутренней природы вещей. Иногда он говорил о своей воле как о достаточно сильной, чтобы остановить или отклонить этот поток: «Я всегда мог навязать судьбе свою волю».161 Слишком неуверенный в себе, чтобы быть последовательным, он также сказал: «Я завишу от событий. У меня нет воли; я жду всего от событий».162-как они исходят из своего источника. «Чем больше человек», то есть чем выше его власть, «тем меньше у него свободы воли» — тем больше и сильнее будут силы, воздействующие на него. «Человек зависит от обстоятельств и событий. Я — величайший раб среди людей; мой господин — природа вещей».163 Свои переменчивые настроения он объединил в горделивом представлении о себе как об орудии судьбы — то есть природы вещей, определяющей ход и конец событий. «Судьба побуждает меня к цели, о которой я не знаю. Пока эта цель не достигнута, я неуязвим, неприступен» — как несущийся по течению. «Когда судьба выполнит свое предназначение во мне, достаточно будет мухи, чтобы уничтожить меня».164 Он чувствовал себя связанным с судьбой, великолепной, но опасной; гордость и обстоятельства гнали его вперед; «судьба должна быть исполнена».165