Век Наполеона

Из его учеников мы оставляем Ингреса (1770–1867) на более поздние годы; мимоходом кланяемся Жерару и Герену за их яркие портреты; задерживаемся на Антуане-Жане Гросе из-за его интересного перехода через стили. Мы наблюдали за ним в Милане, рисуя или воображая Наполеона на мосту в Арколе; здесь, так скоро, наследник классического Давида заигрывает с романтикой. Наполеон вознаградил идолопоклонство Гроса военной комиссией, которая позволила молодому художнику увидеть войну вблизи. Как и Гойя несколькими годами позже, он видел не столько сражения, сколько страдания. В картине «Чума в Яффо» (1804) он показал Наполеона, прикасающегося к язвам жертвы, но также он показал ужас и безнадежность мужчин, женщин и детей, пораженных непристойной и неразборчивой судьбой. В «Битве при Эйлау» (1808) он изобразил не битву, а поле, усеянное умирающими и мертвыми. Он почувствовал живое тепло красок Рубенса и влил в свои картины жизненную силу из плоти и крови, которая подняла романтический дух постнаполеоновской Франции. Затем, чувствуя, что предал своего изгнанного мастера, он попытался вернуть в свои работы спокойствие классического стиля. Ему это не удалось, и — потерянный и забытый в эпоху, когда в моде были Гюго, Берлиоз, Жерико и Делакруа, — он поддался меланхолии, которая иссушила в нем сок и любовь к жизни. 25 июня 1835 года, в возрасте шестидесяти четырех лет, он покинул свой дом, вышел к Мёдону и утопился в притоке Сены.

Пьер-Поль Прюдон (1758–1823) развил романтический всплеск, предпочитая идеальную красоту реальности, богинь — богам, а Корреджо — Рафаэлю. Вместе с Давидом он признавал главенство линии, но считал, что без цвета линия мертва. Он был женственен, за исключением любви к женщинам; его медитативная нежность и любовная чувствительность могли простить все недостатки, облеченные в благородную форму. Будучи младшим из тринадцати детей, он страдал от бедности в Клюни и развивался нерешительно; однако местные монахи увидели, что он рисует и пишет, и уговорили епископа финансировать обучение Пьера искусству в Дижоне. Там он преуспел, но в возрасте двадцати лет женился на богине, которая вскоре превратилась в сварливую строптивую женщину. Он выиграл стипендию, уехал в Рим без жены, ухаживал за Рафаэлем, затем за Леонардо и, наконец, сдался Корреджо.

В 1789 году он вернулся к жене, переехал в Париж и вскоре оказался в революционном хаосе, где не было ни времени, ни вкуса для его Амуров и Психеи; он упрямо продолжал рисовать их — с любовной нежностью, которая, казалось, ласкала плоть кистью. Он питался, создавая головы купюр, миниатюры и коммерческие иллюстрации. После десяти лет такого рабства он получил от Директории заказ на написание картины «Мудрость, спускающаяся на землю», которая привлекла внимание генерала Бонапарта. Позже первый консул сосредоточился на Давиде и мог оказывать Прюдону лишь мимолетные услуги; Жозефина, однако, села к нему за портрет, который висит в Лувре. Тем временем, мучаясь от моногамии, он и его жена согласились расстаться.

Только в 1808 году, когда ему исполнилось пятьдесят, он получил признание. В том году он воплотил свои сладострастные мечты в «Изнасиловании Психеи», а затем уравновесил их «Правосудием и местью, преследующей преступление». Впечатленный Наполеон наградил его орденом Почетного легиона и предоставил квартиру в Сорбонне. В соседней квартире жаждущий любви художник нашел другую художницу, Констанцию Майер, которая стала его любовницей, экономкой и утешением на старости лет. В 1821 году Констанс, очевидно, отвлеченная религиозными переживаниями, покончила с собой. Потрясение захлестнуло Прюдона. В 1823 году он умер, оставшись почти незамеченным среди волнения романтического движения, которое он возглавил, вернувшись от Давида к Ватто и возобновив французское поклонение красоте и изяществу.

IV. ТЕАТР

Наполеон был хорошо знаком с классической драматургией Франции и лишь в меньшей степени — с драматической литературой Древней Греции. Корнель был его любимцем, потому что в нем, гораздо больше, чем в Расине, он находил справедливое, по его мнению, понимание героизма и благородства. «Хорошая трагедия, — говорил он на острове Святой Елены, — завоевывает нас каждый день. Высший род трагедии — школа великих людей: долг государей — поощрять и распространять вкус к ней….. Если бы Корнель жил в мое время, я бы сделал его принцем».10 Император не интересовался комедиями, его не нужно было развлекать; Талейран жалел месье де Ремюса, потому что, будучи директором увеселений при императорском дворе, он должен был устраивать развлечения для «этого неумелого человека».11 Но этот неумелый человек щедро одаривал «Комеди Франсез» и ее «звезд»; он приглашал Тальма к своему столу, а мадемуазель Жорж — в свою постель.