Век Наполеона

Русские скульпторы также сидели у ног французских художников, которые преклоняли колени перед римскими художниками, заимствовавшими работы из покоренной Греции. До Екатерины II, ориентированной на Запад, влияние византийской религии, во многом восточной и боящейся человеческого тела как орудия сатаны, заставляло русских избегать круглой скульптуры; и лишь постепенно, с приходом с Екатериной похотливого язычества Просвещения, это табу уступило в вечной войне и колебаниях между религией и сексом. Этьен-Морис Фальконе, выдворенный Екатериной из Франции в 1766 году, высекал и чеканил в России до 1778 года, и в своей эпохальной статуе Петра Великого не только поднял в воздух коня и человека из бронзы, но и нанес удар по праву искусства говорить свое послание, не сдерживаемое ничем, кроме его представлений о красоте, реальности и силе.

Тем временем в 1758 году Николя-Франсуа Жиле приехал преподавать скульптуру в Академии художеств, открытой в Петербурге за год до этого. Один из его учеников, Ф. Ф. Щедрин, был отправлен в Париж для оттачивания резца; ему это удалось настолько, что его Венера соперничала с французской моделью — «Биньозой» его мастера Габриэля д'Аллегрена. Именно Щедрин вырезал кариатид для главного портала Адмиралтейства Захарова. Последний из знаменитых учеников Жилле, Иван Маркос, некоторое время работал с Кановой и Торвальдсеном в Риме и добавил к их классическому идеализму что-то от романтических эмоций, пришедших на смену неоклассике; критики жаловались, что он заставляет мрамор плакать, и что его работы годятся только для кладбища.32 На кладбищах Ленинграда до сих пор можно увидеть его работы.

Русская живопись претерпела коренную трансформацию благодаря французскому влиянию в Академии художеств. До 1750 года искусство было почти полностью религиозным, в основном состояло из икон, написанных на дереве в технике дистемпера или фрески. Французские наклонности Екатерины II и ввоз ею французских и итальянских художников и картин вскоре привлекли русских к подражанию; они перешли от дерева к холсту, от фрески к маслу, от религиозных к светским сюжетам — «истории», портретам, пейзажам и, наконец, жанру.

При Павле и Александре четыре художника достигли совершенства. Владимир Боровиковский, возможно, по совету мадам Виже-Лебрен (которая писала картины в Петербурге в 1800 году), находил привлекательных натурщиц среди молодых придворных женщин, с их веселыми или задумчивыми глазами, гордой грудью и струящимися платьями;33 Но он также застал стареющую Екатерину в момент простоты и невинности, которых едва ли можно было ожидать от царственной нимфоманки; и он оставил, в безжалостном настроении, обескураживающий портрет «Неизвестная женщина с головным убором»,34 которая, вероятно, является мадам де Сталь, кружащей по Европе, спасаясь от Наполеона.

Феодор Алексеев, отправленный в Венецию на должность декоратора, вернулся и стал одним из выдающихся русских пейзажистов. В 1800 году он сделал серию картин и рисунков Москвы, по которым мы можем судить об облике города до того, как патриотические поджоги Ростопчина сожгли треть его под носом у Наполеона.

Сильвестр Щедрин, сын вышеупомянутого скульптора, любил природу больше, чем женщин, как вдохновение для своей кисти. Отправленный в 1818 году в Италию для изучения искусства, он влюбился в солнце, бухты, берега и леса Неаполя и Сорренто и прислал оттуда пейзажи, от которых в Петербурге, должно быть, стало вдвойне холодно.

Орест Адамович Кипренский (1782–1836) наиболее близко подошел к величию среди русских живописцев своего времени. Незаконнорожденный сын крепостной женщины, он был усыновлен ее мужем, получил свободу и, благодаря случайности, поступил в Академию художеств. Один из его первых и лучших портретов — портрет приемного отца, написанный в 1804 году, когда художнику было всего двадцать два года; кажется невероятным, что столь юный человек должен был достичь и понимания, и мастерства, чтобы увидеть и передать в одном портрете силу тела и характера, которая сделала Суворова и Кутузова, и которая вела победоносных русских из Москвы в Париж в 1812–13 годах. Совершенно иным является портрет Кипренского (1827) поэта Пушкина — красивого, чувствительного, сомневающегося, с десятком шедевров в голове. Опять же уникально изображение в полный рост (1809) кавалерийского офицера Евграфа Давыдова — великолепный мундир, гордый вид, одна рука на шпаге, как у верховного судьи. А в 1813 году, в совершенно ином мире, портрет молодого Александра Павловича Бакунина — неизвестного родственника Михаила Александровича Бакунина, который через поколение изводил Карла Маркса различными абсолютами и основал нигилистическое движение в России. Сам Кипренский был в некотором роде бунтарем, сочувствовал восстанию декабристов в 1825 году, был отмечен как социальный бунтарь и искал убежища во Флоренции, где галерея Уффици попросила его написать автопортрет. Он умер в Италии в 1836 году, оставив последующим поколениям россиян признание его как величайшего русского художника своего времени.