Век Наполеона

VII. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА

При Екатерине Великой русская литература и расцвела, и пришла в упадок. Редко какая правительница с таким энтузиазмом отдавалась чужой культуре и так заметно завоевывала ее живых лидеров, как при Екатерине II, когда она влюбилась в Просвещение и ловко призвала Вольтера, Дидро и Фридриха Мельхиора фон Гримма в качестве красноречивых защитников России во Франции и Германии. Но наступила революция, все троны дрогнули, и боги Просвещения были отброшены как крестные отцы гильотины. При русском дворе по-прежнему говорили на французском языке XVIII века, но русские писатели провозглашали красоту русского языка, а некоторые, по словам госпожи де Сталь, «применяли эпитеты глухой и немой к людям, не знающим русского языка».35 Возникла могучая ссора, ставшая национальной дуэлью, между поклонниками иностранных образцов в литературе и жизни и защитниками отечественных нравов, манер, предметов, речи и стиля. Этот «славянофильский» дух был понятным и необходимым самоутверждением национального ума и характера; он открыл дорогу потоку русского литературного гения в XIX веке. Значительный импульс ему дали войны Александра и Наполеона.

Сам Александр символизировал этот конфликт через свой дух и историю. Он был очень чувствителен к красоте в природе и искусстве, в женщине и в самом себе. Он признавал в искусстве двойное чудо — длительность, придаваемую преходящей красоте или характеру, и озаряющее значение, извлекаемое из беспорядочной реальности. Влияние Ла Арпа и франкофильского двора сделало внука немецкой Екатерины джентльменом, соперничающим с любым галлом по манерам и образованию. Он, естественно, поддерживал усилия Карамзина и других, направленные на внедрение французских граций и тонкостей в русскую речь и уклад. Его дружба с Наполеоном (1807–10) поддерживала эту западную склонность; конфликт с Наполеоном (1811–15) затронул его русские корни и обратил его к сочувствию Александру Шишкову и славянофилам. В каждом из этих настроений царь поощрял авторов пенсиями, синекурами, наградами или подарками. Он заказывал государственное издание важных трудов по литературе, науке или истории. Он субсидировал переводы Адама Смита, Бентама, Беккариа и Монтескье. Узнав, что Карамзин хочет написать историю России, но боится, что при этом умрет с голоду, Александр выдал ему пособие в две тысячи рублей и приказал казначейству финансировать издание его томов.36

Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) был сыном татарского помещика в Симбирской губернии на нижней Волге. Он получил хорошее образование, выучил немецкий и французский языки и отправился во всеоружии в восемнадцатимесячное путешествие по Германии, Швейцарии, Франции и Англии. Вернувшись в Россию, он основал ежемесячное обозрение «Московский журнал», самым привлекательным содержанием которого были его собственные «Письма русского путешественника». В его легком и изящном стиле, описывающем не только увиденные предметы, но и пробужденные в нем чувства, проявилось влияние Руссо и русская склонность к сентиментальности. Карамзин пошел дальше по романтической линии в своей повести «Бедная Лиза» (1792): крестьянская девушка, соблазненная и покинутая, кончает жизнь самоубийством. Хотя повесть не претендовала на вымысел, место, где утопилась Лиза, стало местом паломничества русской молодежи.37

Карамзин успел отметиться практически во всех областях литературы. Его стихи, бессовестно романтические, находили широкую аудиторию. Как критик он шокировал славянофилов, заменяя французскими или английскими терминами то, что казалось его изъезженному уху неуклюжим, неточным или какофоничным в русских терминах и выражениях. Шишков осудил его как предателя родины. Карамзин стоял на своем и победил: он очистил и расширил русский язык, примирил его с музыкой и передал очищенный и отточенный инструмент Пушкину и Лермонтову.

Карамзин одержал верх по другой причине: он практиковал то, что проповедовал, в двенадцати томах, составляющих первую настоящую «Историю России». Финансовая помощь правительства позволила ему посвящать этой работе почти все свое свободное время. Он разумно заимствовал материалы у ранних летописцев, согревал их холодные факты эмоциями и украшал длинное повествование ясным и плавным стилем. Когда появились первые восемь томов (1816–18), изданные тиражом в три тысячи экземпляров, они были распроданы за двадцать пять дней. Эта книга не могла соперничать с историями Вольтера, Юма или Гиббона; она была откровенно патриотической и рассматривала абсолютную монархию как правильное правительство народа, борющегося за свою жизнь против безжалостного климата и варварских захватчиков и вынужденного создавать законы по мере их распространения. Но для поэтов и романистов последующих поколений она оказалась драгоценным материалом; здесь, например, Пушкин нашел историю Бориса Годунова. Она скромно разделила с отпором Наполеона от Москвы подъем русского духа, чтобы сыграть свою блестящую и уникальную роль в литературе и музыке девятнадцатого века.