Век перевода. Выпуск 1

ТЕОДОР КРАМЕР (1897–1958)

ЗИМНЯЯ ГАВАНЬ

Мойше Розенблит на месте старом
утомился бизнес делать свой,
взял да и пошел со всем товаром
к Гавани далекой Грузовой.
Спустится матрос с холодных сходен
и решит на корточки присесть, —
а товар у Мойше превосходен:
есть ножи и есть любая жесть.
Мойше Розенблит,
или что болит?
Кто тебе шататься тут велит?
От реки ползет холодный морок,
и шпана не слышит отговорок,
Мойше Розенблит, ты старый жид!

Мойше Розенблит с лотком на пузе,

что ни вечер, заявлялся в порт,
научился разбираться в грузе,
различал второй и третий сорт.
Он смотрел, как флот уходит в рейсы,
но имел достаточно ума
не бурчать, коль дергали за пейсы:
грогом надирался задарма.
Мойше Розенблит,
что за странный вид,
что в порту тебя так веселит?
От реки ползет холодный морок,
и шпана не слышит отговорок,
Мойше Розенблит, ты старый жид!

Мойше Розенблит тропой в тумане

к мельнице добрался водяной.
Утром он по дырам на кафтане
был опознан уличной шпаной.
Дождь, рассвет не темен и не светел,
вот и Мойше подошел черед;
те, кого вчера жестянщик встретил,
слышали, как тихо он поет:
Мойше Розенблит,
плюнь на грустный вид,
больше ничего не заболит!
От реки ползет холодный морок,
и шпана не слышит отговорок,
Мойше Розенблит, ты старый жид!

ИНТЕРНИРОВАННЫЕ ХАЙТОНА [2]

По-тихому, на всякий случай,
впотьмах умело взяли нас,
за проволокою колючей
мы оказались в тот же час.
Ползла чреда часов туманных,
нам долго было суждено
при жалких наших чемоданах
стоять, не чуя ног давно.
Мы — хайтонские бедолаги,
от всех, кто дорог нам, вдали,
трофей союзничьей отваги,
соль — извините! — пыль земли.

Черпак баланды, самый первый,

испробованный на веку;
болит спина, ни к черту нервы
и тело радо тюфяку;
И мы легли, шурша соломой,
в казарме на немытый пол,
мы обволакивались дремой,
но сон спасительный не шел.
Шаг часового, шаг жестокий
доносится издалека;
на западе и на востоке
нас гордо стерегут войска.

Но страх всё гуще, всё приметней,

знакомым больше веры нет;
неумолкающие сплетни
плодят в потемках полный бред;
всё громче пульс и всё короче,
в душе — опять же пустота;
глядишь, эсесовцы средь ночи
тараном выбьют ворота.
Нас выведут, рядком построив,
винтовки тявкнут в тишине —
и мигом кровь и мозг изгоев
разбрызгаются по стене.

Но может статься, что во мраке

грядет спасенье от оков;
поверх костей взрастая, маки
заблещут шелком лепестков.
И мы узнаем, что невзгоды
нам в жизни выпали не зря,
что ради торжества свободы
мы попадали в лагеря.
Ну что ж, покуда честь по чести
достойно посидим в плену;
авось с союзниками вместе
сумеем выиграть войну.

23-5.-23.6 1940